Олег Верещагин - Garaf
— Где я?! — с истеричной требовательностью спросил мальчишка. — Что это всё такое?!
Парень свёл брови. И Пашка вдруг понял: он не понимает русского.
Так значит — всё правда!!! Это на самом деле иной мир, а эти твари… о господи, эти твари — ОРКИ!!! Как в книжке!!! Да точно же!!! Пашка схватился руками за голову, чтобы мозги, превратившиеся в кашу, не выплеснулись через уши. И зажмурился, умоляя, чтобы он оказался сейчас в больнице с черепно–мозговой травмой — на него налетел КАМАЗ, и он получил множественные переломы и сотрясение мозга, он до конца лета проваляется в больнице — пусть! Но только не это!!!
Для длинноволосого парня, впрочем, действия Пашки выглядели вполне логичными и понятными: отчаянье попавшего в плен к оркам человека. Он похлопал мальчишку по плечу и мягко, но настойчиво, перетащил ближе к стене, где оказалась набросана какая–то тухлая солома. Усадил между собой и бородачом (тот равнодушно подвинулся). И снова что–то спросил. Пашка всхлипнул (нет, он не плакал, просто так вырвался воздух из горла) и сказал:
— Я не понимаю… — потом кивнул на толпившихся и галдевших снаружи существ: — А это… орки?
— Ork, — кивнул парень и отбросил со лба волосы обеими руками. И опять повторил какую–то длинную вопросительную фразу. Голос у него был чуточку гортанный, в кино так говорили немцы. Пашка тяжело вздохнул и покачал головой:
— Не понимаю я… Где мы? Ну это… где, где? — он нарисовал зачем–то в воздухе руками шар, но парень, как ни странно, понял и что–то ответил. Вот только ответа Пашка не понял ни фига и вздохнул. В пещере было душно и ужасно воняло, но откуда–то по полу тянуло холодом — мальчишка рассеянно, машинально постарался поглубже зарыть ноги в солому, снова вздохнул и поставил подбородок на коленки, обхватив поднятые ноги руками поплотнее.
Как видно, парень сообразил, что Пашка ничего не понял. Он показал на себя, на бородача, на самого Пашку и поднял к лицу сведённые вместе в запястьях руки, сжатые в кулаки. Пашка понял — плен. Потом парень сомкнул обе своих руки кольцом на шее. Пашка понял — рабство. Потом — неожиданно знакомым жестом потёр друг о друга пальцы. Пашка понял — продадут. Стало чуточку легче — не убьют и не съедят.
— Куда? — мальчишка сделал вопросительное лицо, поболтал рукой, потёр пальцами. Парень и это понял. Махнул неясно в какую сторону:
— Аngmar.
У Пашки была хорошая память. Даже на книги, которые ему не нравились.
«…королевство Арнор… ратной силой его, может, и не одолеть, но одолело злое чародейство, ибо колдуны владели тогда северным ангмарским краем.»
Но этого просто не может быть!!! Толкиен — ПИСАТЕЛЬ. ПИ–СА–ТЕЛЬ. Он ВЫДУМАЛ свой мир. И всё!!!
Орки галдели.
В пещере воняло.
Ноги мёрзли.
— Арнор… — неуверенно сказал Пашка. Парень отпрянул удивлённо:
— Arnor?! — он рассмеялся и покачал головой. Опять убрал с лица волосы. Потрепал Пашку по плечу. Хлопнул себя по груди: — Тunnas… — потом добавил ещё то ли фамилию, то ли ещё что: — Rhudaur… — и почему–то тяжело вздохнул, но тут же снова улыбнулся. Видно было, что парень он неунывающий, и Пашке стало ещё на капелюшку полегче. Он показал на себя:
— Пашка.
— Pashka, — повторил Туннас. И улыбнулся ободряюще, кивнул.
Пашка не знал, что слышит своё имя из чужих уст в сущности в последний раз…
…В пещере было душно, но всё–таки тепло, намного теплей, чем у костра или, тем более, на сырой равнине. Снаружи стояла глубокая ночь, по мнению Пашки самое время было спать — и он уснул. Уснул, как это ни дико — уснул, зарывшись по возможности в солому, спиной к спине с улёгшимся рядом Туннасом. Может, и не совсем уснул, просто отчасти потерял сознание от усталости, голода и переживаний — но так или иначе, из реальности он выпал капитально…
…Его разбудил скрип клетки — всего через каких–то полчаса, как раз в тот момент, когда мальчишке начал сниться дом — и там, во сне, пришла умиротворяющая светлая убеждённость, что сном было как раз всё то, что произошло с ним за последний сумасшедший день.
Орк рванул мальчишку за волосы на себя — Пашка вскрикнул, кругом загоготали, из глаз сами собой брызнули слёзы… а когда он проморгался — его уже выволокли из клетки, запястья и большие пальцы рук уже были скручены каким–то хитрым узлом за спиной. Другой верёвкой — пропустив её Пашке между ног — двое орков примотали спереди так же связанные за спиной руки Туннаса, а к нему — молчаливого бородача.
Пашка вытер слёзы о плечо, о майку — и опустил глаза. Перевёл дух, покрутил головой. Хотелось пригладить волосы, чтобы избавиться от ощущения этой мерзкой лапы на них. Он никогда не любил смотреть себе под ноги, в жизни всегда смотрел прямо. И сейчас секунду тоскливо глядел в каменный пол, а потом вскинул голову и посмотрел на стоящего слева орка. С вызовом — так получилось непроизвольно.
Орк оскалился. И — на спину Пашки обрушилась длинная витая из трёх ремней плеть на короткой рукояти. От неожиданности мальчишка вскрикнул раньше, чем ощутил боль — и тут же получил второй удар, боль от которого наложилась на нахлынувшую первую. Пашка заорал — крик вырвался сам, уже настоящий крик боли. Третий удар сшиб мальчишку на колени, но Пашка заставил себя заткнуться и только скрипнул зубами. За молчание получил ещё один удар, который снёс молча (и откуда взялось это упрямство?!) а после этого его — снова за волосы — вздёрнули на ноги.
От боли в глаза мутилось. Пашка гадал — до крови или нет? Ему казалось, что удары сорвали со спины и майку, и кожу, и мясо — до позвоночника. И нельзя было ни потрогать, ни посмотреть — можно было только терпеть и ждать, пока боль уйдёт. Она не спешила, но всё–таки немного отступила. Зато пришёл страх. Что же делать?! Ведь если будут бить вот так и часто — наверное, согласишься делать, что угодно, лишь бы не били. Пашку ни разу в жизни не «наказывали физически», как это говорится. Неизбежные побои в драках — вообще другое дело: бьёшь ты, бьёшь тебя, главное — не трусить и работать кулаками, а то и ногами — и даже если ты проиграешь, то чувства растоптанности не будет. А то, что он ощущал теперь, было страшно, потому что на это нельзя был ответить. А терпеть… если терпеть, но что же тогда? Тогда согласишься со всем, что будет дальше… Сначала — с тем, что тебя бьют. Потом — с тем, что ты вещь. А потом, наверное, и мысли станут как у раба — о еде и сне… Пашка испугался до дрожи. И было противно. Так противно, что слов нет. Но больно — хуже. (Он вспомнил свой крик — и замерло на миг дыхание.) Так что делать–то, как быть?! Вот она — романтика, с истеричной иронией заметил себе мальчишка. А что, если взбунтоваться? Вот сейчас просто никуда не пойти — и…
Слева качнулось копьё. Пашка представил себе удар этого грубо кованного широкого наконечника. Это не пуля, не мгновенное дело. Мысленное зрелище самого себя, умирающего на полу в луже крови, было таким жутким, что мальчишка накрепко зажмурился и потряс головой. Это не кино, это ведь по–правде…
