Елизавета Дворецкая - Солнце Велеса
– Ты хочешь, сокол мой, и на дерево не лезть, и меду поесть? – несколько язвительно отозвалась Галица. – Так не бывает. Это кто от старшей жены родился, тому мед уже в горшочке несут. А тебе на дерево лезть придется, иного пути нет.
Хвалис снова посмотрел через луговину на Лютомера. Тот не очень походил на человека, которому все приносят уже готовым, но он мог довольно легко получить все, что захотел бы.
Замыслы Галицы нашли живой отклик в его душе. Хвалис уже видел себя воеводой во главе дружины. На Дон! Слава, честь, добыча! Тогда уже никто не посмеет его попрекнуть безродной матерью.
Поднявшись, Хвалис отряхнул рубаху, словно уже стоял перед лицом своей судьбы. Галица ясно видела, что он захвачен теми образами, которые она перед ним развернула.
– Ступай к нему, к Доброславу, – шептала она. – Скажи, что только ты один здесь ему друг. Не бойся. Ступай.
Голос ее вползал прямо в душу, а ее самой Хвалис уже не видел. Она растворилась во тьме березняка, растаяла в свежем ночном ветерке, только взгляд ее желтых глаз еще сиял, медленно угасая, где-то на дне памяти.
Да была ли она? Хвалислав огляделся. Он стоял под березами один, только вдали отсветы костра порой выхватывали из тьмы фигуры в белых сорочках. И мысли, услышанные от Галицы, уже казались своими, выношенными, выстраданными.
Все это верно. Доброславу опасно оставаться здесь, потому что его попытки втянуть угрян в войну с хазарами возмутят вече. Доброслав может не выбраться отсюда живым! А он, Доброслав, – почти единственная надежда Хвалиса добиться надлежащего положения. Когда от своих ждать добра нечего, приходится искать у чужих.
* * *Темнело, гулянье затихло. Ратиславичи потянулись к избам, жители окрестных весей побрели по домам. У вятичей перед шатрами еще горел костер, иные сидели вокруг котла, иные налаживались спать: кто под полог, кто прямо возле огня, завернувшись с головой в сукман от комаров.
Убедившись, что никого из своих на луговине не осталось, Хвалис направился к костру. При виде нежданного гостя дозорные мгновенно вскочили, в руках у всех оказались топоры и копья. Как видно, гостиловский княжич готов был к неожиданностям.
– Ты кто таков? – Двое дозорных сразу шагнули навстречу. – Чего надо?
– Доброслава хочу видеть.
При слабых отсветах костра никто не разглядел бы, как Хвалис бледен, и он старался держаться спокойно, не выдать, как сильно все дрожит внутри. Именно сейчас, в этот тихий, теплый, ничем особо не примечательный вечер месяца кресеня решалась его судьба. Перед ним нежданно открылась возможность свалить оборотня, своего главного соперника, и обзавестись могучим союзником в лице вятичского князя Святомера. О такой удаче сын хвалисской рабыни не мог и мечтать. Теперь все зависит от его смелости и решительности.
– Ты кто таков? – повторил дозорный.
А другой заметил:
– Да я вроде знаю его. Он из Вершининых домочадцев. Во дворе княжьем видел. Зачем тебе князь Доброслав?
Видимо, в ближней дружине Доброслава звали князем.
– Разговор есть.
– Лег он уже, не стану будить, – проворчал первый дозорный. – Утром приходи.
– Разбуди, – приказал Хвалислав, помня о том, что он – княжеский сын, а не холоп какой-нибудь. – Не твоего ума дело, о чем и когда нам говорить.
– Да ты не от отца ли с поручением каким? – спросил второй дозорный, более догадливый.
– Доброславу скажу, с чем пришел.
– Неверко! – послышалось из шатра. – Что там такое?
– Да вот, пришел тут один… Князя требует.
Вскоре из-под полога появился Доброслав – без шапки и в кафтане, накинутом на плечи.
– Ну, что там за мара полуночная? – спросил он, окидывая хмурым взглядом Хвалиса и дозорных. – Кто там бродит? Чего надо?
– Это я, Хвалислав. – Гость шагнул вперед. – Есть у меня к тебе разговор, Доброслав Святомерович.
– Разговор? – Доброслав вопросительно поднял брови.
Было видно, что он колеблется: его не очень прельщала доверительная беседа с сыном какой-то робы, но надменность боролась с осторожностью: а вдруг тот и правда пришел с чем-то важным?
– Отойдем. – Хвалислав кивнул в сторону, на темнеющий перелесок.
Он видел эти оскорбительные для него колебания, но не собирался отступать. В нем вдруг тоже проснулась гордость, и он смотрел на вятичей свысока, чувствуя, что в какой-то мере они зависят от него.
Доброслав глянул на дозорных, и Хвалислав понял его.
– У меня ничего нет! – Он развел руки, показывая, что не имеет при себе никакого оружия, кроме короткого поясного ножа. – И я тут один. Не робей, князь Доброслав, – насмешливо подбодрил он. – С хазарами воевал – не боялся, а теперь усомнился?
– Хорошо. – Доброслав наконец кивнул и взглядом приказал дозорным оставаться на местах. – Пойдем.
Они отошли шагов на десять, так что их от костра совсем не было видно.
– Я к тебе как друг пришел, – начал Хвалислав. – Никто об этом разговоре не знает и знать не должен. Я предостеречь тебя хочу о брате моем, Лютомере. Ты, я вижу, подружился с ним?
Доброслав не ответил, не собираясь открывать сердце кому попало.
– Я глядел на вас: обошли они тебя, корнями обвели, – продолжал Хвалис. – Они ведь, Велезорины дети, по этой части большие хитрецы. Мать их была волхва, отца всю жизнь в руках держала, он по ее воле ходил. И детей обоих всяким клюкам чародейным она обучила, они так и живут, клюками да хитростями подпираются. Видел девку, что с Лютавой весь вечер была рядом? Голядского рода, светлокосая такая?
При упоминании о Далянке у Хвалиса забилось сердце, и назвать ее по имени он не решился. Доброслав хмыкнул, на этот раз одобрительно: такую красивую девушку трудно было не заметить.
– Эта девка – Немигина дочь, из Мешковичей, хорошего рода. Первая невеста в волости. Лютомер потому и не женился, что ждал, когда она в пору войдет и ее отдавать станут, – наученный Галицей, рассказывал Хвалис. – Да только кто же такую девку оборотню и хитрецу отдаст? Они и Мешковичей обошли, и девку саму обвели: приворожили ее, я слышал, пирогом нашептанным накормили. И что вышло – ты сам видел: она теперь к Лютаве льнет, как к сестре родной, с Лютомера глаз не сводит. Вот они каковы хитрецы! Ты о себе-то подумай: не угощали они тебя пирогами?
Доброслав промолчал, но переменился в лице. Человек недоверчивый, помнящий, что вокруг если не враги, то радеющие о своей пользе люди, он вдруг усомнился: а что, если та приязнь, которую он ощущал к Лютомеру, – наведенная? Раз появившись, эта мысль казалась все более убедительной. Иначе как объяснит, что он, зрелый мужчина, не молоденькая глупенькая дева, проникся таким доверием к лесному волку, чей облик прямо-таки кричал о чарах?
