В. Бирюк - Буратино
Еды нет, надо уходить. Снял с бабы с разрезанным животом рубаху. Высоко задрали - не измаралась. Бросил Марьяшке. Пошли к мосткам на реке. Ещё пара мёртвых. Мальчишка лет 12. Тело под мостками застряло, голова на берег отлетела, метра на четыре. И девчонка на иве над рекой рядом с мостками. Залезла со страху. Там её пикой и достали. Сначала по ноге - виден порез на щиколотке. Потом, когда с ветки нога соскользнула, и она на нижний сук съехала - в... между ног. С выходным отверстием на спине чуть выше поясницы. Зацепилась одеждой за сучья и висит.
Это все вчера днем было, потом ночь. Покойники уже опухли, характерный сладковатый запах. Тучи навозных и прочих мух, над людьми, над лужами крови. В человеке примерно 8 литров крови. Здесь примерно сорок трупов. Почти вся кровь при таких ранах вытекла. Посчитайте суммарный объем. Конечно, в детях крови меньше. Сделайте поправку на детей. Собственно, их тут большинство. Из сорока - тридцать. Зарубленных, зарезанных... Демография тут такая - стариков мало, детей много. Их-то и режут. Усадьба разгорается, дым все гуще валит. Думать - меньше, чувствовать - меньше. Нюхать, видеть - совсем не надо. Надо уходить.
Две лодки у берега - днища прорублены. Снёс у ближайшего сарая створку ворот - дерьмо решетчатое. Плот будет. Весла нашёл. Интересно, половцы же, а ни одной половецкой стрелы. Не только так, на поле или в стенах, а и в телах. То ли только рубили да резали? Или потом тщательно собрали? Как при ликвидации следов спецоперации. Только одну и нашёл - в сарай залетела и под стрехой воткнулась. Пока створку не снял - не разглядеть.
И еще интересно: а как это моё тело плавает. Если как топор - не удивлюсь. В такой день. А Марьяша умеет? Плохо. С ней - все плохо. Её совсем на солнышке развезло. Пока я из воротины плот мастерил. Ножичком перочинным. Никакая. На голос не реагирует. Сидит на мостках и вверх смотрит - на эту девчонку. Чего смотреть - из неё даже кровь уже вся вытекла. Пускать такую в воду нельзя. Снова петлю ременную на шею, рубаху даденную, с мёртвой только что снятую, снять и в мешок. Шейную петлю ремнем к доскам створки-плота, кисти рук - аналогично. Ну, милая, поехали. Стоп. Не так. Руки ей от плота отвязал, за спиной связал, голову к брёвнышку подтянул, чтобы подбородок сверху лёг. Так и при панике на плот не полезет и не утопит. И сама не утопится. Теперь поехали.
Вылезти на плот нельзя - тонет. Одной рукой держаться, другой грести. Ага, лодочным длинным тяжёлым веслом, без уключины... Сам дурак - можно было весло к плоту привязать возле лопасти. Хоть тряпкой какой. На середине реки дрючок мой уплыть с плота надумал. Дрючок поймал - весло упустил. Марьяша, когда дно под собой потеряла, задёргалась. Правильно я ей руки за спину. Потом притихла, в небо смотрит. Вот так я в одиночку и выгребаю к другому берегу. Склоняем: "я гребу, ты гребёшь, он гребёт. Он - г.Р что-то делает в углу с мышкой. Хотя в оригинале - с.Кр. Тоже самое, что этот мир делает со мной"...
Не сколько выгреб, сколько Десна вынесла. В какие-то камыши. Дно - мерзость илистая. В мерзость донную упираюсь, тащу плот через мерзость надводно-подводную. Вдруг голос:
-- Бог в помощь. Издалека ли?
Я... чуть с головой под воду не ушёл. В камышах - место сухое, перед ним открытой воды кусок. На сухом - дед с удочкой. Нормалёк. Я в России - здесь человек один не бывает. Либо "большой брат", либо брат по счастью. Счастье называется: "Родится и жить в России". Здесь же и сдохнуть.
Был аналогичный случай: мой знакомый в пятидесятых годах пошёл в одиночку по Медвежей. Кто бывал, тот представляет. "Тропа Ермака". Вокруг на сотни вёрст... лес стеной прямо от воды. Приятелю моему как-то приспичило по-маленькому. Ну, он не баба, чтобы по всякой мелочи свой поход останавливать и на берег вылезать. Высунул хоботок за борт и облегчился. А тут из сплошной стены леса на берегу:
-- Бог в помощь. С облегчением.
Приятель мой тогда чуть и по-большому не облегчился.
А я нет. Нечем. Дед помог вытащить плот. Потом вытащить Марьяшу. Как-то мне не понравилось как Марьяшу щупает. И не только за груди и ляжки, но и за бицепсы-трицепсы. Как на рынке. Только что в рот не полез. А в мешки полез. Пришлось отодвинуть. Вроде штаны половецкие достать. И все спрашивает: откуда да куда, да кто такие, да что там, да почему одни.
А я реализую своё ночное решение - только правда.
-- Боярыня черниговская.
Она-то себя так называла.
-- Ехали обозом с мужем в вотчину.
Не в вотчину, а на надел. Но мне-то она сказала - "в вотчину".
-- Попали под поганых, всех порубили, мы сбежали.
Что сбежали из разных обозов - мелкая деталь.
-- Бегали по болотам, вышли к хутору сожжённому, переправились.
-- А почему сабли?
-- Так на поле подобрали.
А что, я разве половчанина зарезанного саблю в лесу нашёл?
-- А - торкская?
-- С нами был. Помер.
Опять правда. Фатима торка изображала. И этот торк в её лице помер под телегой от множественных внутренних кровоизлияний.
-- А почему у неё голова без волос?
-- А ты, дед, на спину её посмотри. Она вся сожжённая.
Что да - то да. Что к бритой её голове спина отношения не имеет - отдельный вопрос. Ты сперва догадайся, что спина не от костра сгорела, а от солнца. Хотя и видно, но надо спросить. Не спросил. И про другие бритые части тела он не расспрашивает. Или не заметил? Про меня тоже - ошейник-то у меня на шее. Все ясно - раб с госпожой. Я на жалость давлю. Дескать, страшно было, на болоте - и мухи кусачие, и гады ползучие, и леший с болотником. А уж на хуторе и вовсе... Помоги, добрый человек. Прими, обогрей, накорми. Бог не забудет доброго дела. И мы с госпожой боярыней - тоже.
Мешки на одно плечо, Марьяшку на другое, с той стороны её дед подпёр. Пошли-потопали. По тропиночке вверх. А там хуторок немаленький. Не боярская усадьба - нормальный смердовский. Две бабы во дворе. Молодка беременная и пожилая - деду жена. А дед-то и не дед - просто мужик лет сорока с густой бородой. Сын его вылез откуда-то. Лоб здоровый, детишки какие-то за юбку мамкину прячутся. Марьяшу сразу в баню потащили. Порезы промывать. Старые и новые. А я куда бы лечь-поспать ищу. Вчерашняя ночь без сна прошла и вообще как-то мне порубленные на той усадьбе живости не добавили.
-- Вон сенник - там и ложись.
Я мешки подхватил. Дед их как-то задержал рукой. Ни слова не говорю, просто глянул на него с вопросом.
-- Так... я... эта... помочь хотел. Донести. Тяжело ж.
-- Спасибо, сам. Постирушку бы.
-- Дык... Ложись там - невестку пришлю забрать.
Сенник большой, хорошо сделанный. А сена мало - что с прошлого года осталось. Начал барахло перебирать - пришла молодка. Все через плечо моё заглядывает. Не люблю. Сгребла сено к стене: как-то странно - в тёмный угол у стены с воротами. Я как-то привык подальше от входа. Да и грести не надо было бы. Ряднину на сено бросила, другую - сверху. Тут-то больше овчиной накрываются. Кису ногой зацепила будто случайно. Звяк послушала. Стоп, Ванюха. У тебя еще и паранойя начинается? Нормальные люди, тихие селяне-хуторяне. Православные, семейные. Что-то тебе все мнится да мерещится. И не спится почему-то. Прошёлся по сараю. Сходить что-ли Марьяшу проведать? Тут из-за стены сквозь щель в углу, голос деда:
