Юрий Пашковский - Хроники Равалона
Так должно было произойти.
Но когда человека занесло вправо, он неожиданно отпустил предплечье Хранителя, и это спасло его от выпада Игл. А при этом…
Хранитель почувствовал, что сходит с ума.
При этом…
Он замер, боясь шевелиться.
При этом…
При этом человек ударил свободной рукой по запястью, держащему древко «волчицы», и, навалившись всей своей тяжестью, вырвал ее у Хранителя, от неожиданности и резкой боли ослабившего хватку.
— Нет… — прошептал он. Иглы высыпались из обессилевшей руки.
Одиночество захохотало вокруг. Мир, который был таким существующим, сдавил его в своих пальцах бытия, безжалостно выворачивая наизнанку.
— Нет, не надо… — Он умоляюще протянул руки, не обращая внимания на боль в ранах. — Верни…
Мир, который был, не слушал.
И он начал сходить с ума.
Олекс дышал с трудом. Рана в горле никак не зарастала, да и не должна была зарастать — не входила в зону восстановления морфе. Кровь попадала ему прямо в организм, придавая сил, но одновременно такая кровопотеря и обессиливала.
«Смешно. Боги, вы продолжаете шутить? Я ведь так могу и умереть, не правда ли? Умереть от того, что дает мне силу?»
Он и правда недооценил Хранителя.
Его сила духа…
Да, они равны. Но Хранитель слеп, и это сделало его дух сильнее. А Олекс…
Олекс умирал.
«Пора кончать с этим».
— Верни…
Что? Он посмотрел на Хранителя и не поверил глазам. Всего несколько мгновений назад это был уверенный и сильный упырь, а теперь в десяти метрах от него стояло жалкое ничтожество. Оно дрожало и, неуверенно шаркая, двигалось к нему, протягивая руки, точно нищий, готовый выпрашивать даже собачьи объедки, чтобы поесть.
— Верни ее…
А голос? Тот твердый, правильный голос, четко выговаривающий каждое слово, немного возбужденный и, конечно, не сомневающийся ни в чем голос? Куда он подевался? Как этот скулеж смог занять его место?
— Верни ее, прошу…
Олекс взглянул на свои руки. Понятно. Он хочет получить обратно «волчий хвост». Копье, из-за которого Олекс чуть не лишился жизни. Вернуть? Хранитель, наверное, сошел с ума. Он не вернет «хвост». Хотя… Да, вернет. Только обрадуется ли Хранитель?
В руках Олекса веточки-лезвия не шевелились. Он потянулся к самой длинной и крупной у основания. Улыбнулся. Проверим, что там за темный мифрил и тягаться ли ему с морфе…
Сила наполняла его с каждой секундой.
И с каждой секундой жизнь покидала его.
Клинки-когти заскрипели, брызнули искры — и отрезанное лезвие со звоном упало на пол, прямо на рисунок распахнувшего крылья ястреба.
Хранитель остановился, прислушался.
Да, тяжело. Пришлось вложить всю морфе, чтобы сделать это. В бою бы этого не получилось. Но сейчас, когда Хранитель стал тряпкой, хотя нет, какая он тряпка, даже та может пригодиться. Теперь Хранитель никуда не годен, и Олекс может приложить всю силу.
Еще одно лезвие упало на пол. А за ним — все остальные. Олекс не собирался растягивать удовольствие от уничтожения чужого оружия — да и не испытывал он удовольствия, если честно…
А затем он швырнул голое древко Хранителю. Молча. Хотя так и хотелось сказать что-нибудь издевательское. Но он не мог. Разорванное горло не позволяло этого сделать.
Хранитель бросился к древку, как собака к брошенной кости, успел поймать его в полете. Пальцы осторожно поползли вверх, он не верил, а если и верил — то в то, чего нет, обманывая себя… А потом он нащупал обрезки. И замер. Пальцы разжались, и древко упало на пол. На изображение рыцаря в полных доспехах, указывающего мечом куда-то перед собой.
Хранитель взвыл.
В детстве он верил в мир. Когда рядом была мать — он верил в мир. Отца он не помнил, тот редко был рядом. Единственное, что подтверждало то, что мир существует, была мама. А потом мать исчезла. Она исчезла после плохой ночи, ночи, которую он совершенно не помнил, но которая точно была плохой — потому что мамы больше не было рядом.
И тогда он понял, что мира нет.
Что мир, который ему давали в руки в виде игрушек, мир, который он нюхал в виде цветов, мир, который делал ему больно, когда, будучи ребенком, он натыкался на стены в новом доме, пока не привык, мир, который делал его сытым во время приема пищи, мир, который радовал его сладкими запахами, мир, который пугал его каждый раз перед сном, когда на небо выкатывался Враг Ночи, мир, который был материнской лаской, — этого мира нет.
А может, никогда и не было.
Прошлое — это память о том, что мы испытали. Но память может быть ненастоящей, и воспоминания могут быть надуманными. Прошлого нет.
Настоящее — это то, что мы чувствуем и думаем в это время и в этом пространстве. Но миг неуловим, а пространство меняется с каждым мигом. Так что и настоящего нет.
Будущее — это наши мечты и планы. А они — нереальны. Нереальнее даже, чем все остальное. Будущего не просто нет — его никогда не будет.
Мир, окружающий меня. Его нет. А что есть? Только я сам. Значит, если мир — обман, то я обманываю сам себя? Да, так и получается.
Я всегда обманываю сам себя.
И только это — правда и истина.
Единственное, что есть.
А «волчица»? Она вдруг стала тем, чего не могло быть в моем обмане. Я не мог так себя обмануть. Мы нашли друг друга, чтобы всегда быть вместе в мире, которого нет.
Ошибка.
«Волчицы» нет. Мы не будем вместе.
«Волчицы» не будет. Мы не будем вместе.
Тогда, может… «волчицы» и не было? И она была обманом? Я обманул себя?
А мир? Ведь мир, которого нет, — ведь это он разрушил мой обман? Мир убил «волчицу» — и мой обман был убит вместе с ней?
А вдруг… А вдруг все это время я обманывал себя — но по-другому? Вдруг настоящий мир — был? Есть? Будет? А я обманывал себя. Что его нет.
Вдруг «волчица» была?
А мир… Мир отплатил мне за то, что я не верил в него. Да? Да?! Да?!!
ДА!
Я был глуп и обманывал себя все это время.
Мир был.
И «волчица» была.
Но теперь «волчицы» нет. А мир есть. Разве это справедливо?
Руки Хранителя потянулась к повязке на глазах.
Разве это справедливо, что мир будет, а моя «волчица» — нет?
Дотронулись до крепких завязок на затылке.
Боги или убоги, ответьте — разве это справедливо?!
Он никогда не снимал повязку с тех пор, как его заставили надеть ее после того дня, когда пропала мама. В далеком (несуществующем!) прошлом он вообще не мог этого сделать из-за запечатывающего заклинания. И лишь когда его поселили в Храме, сделав Хранителем, ему позволили снимать повязку.
Но только в самом необходимом случае.
А разве это не необходимость — перестать миру быть, как перестала быть «волчица»?
