Сергей Осипов - Луна над Лионеей
Помню, что на следующее утро, точнее, ближе к обеду, я сидела с обмотанным вокруг головы мокрым полотенцем, смотрела на бессовестно храпящую Монахову и задавала себе один и тот же завальный вопрос: «И это всё?!» В смысле – и это все, что теперь со мной может случиться?!
Оказалось, что нет, не все, потому что через пять минут пришла Оленька и стала изводить меня своими разговорами, которые, наверное, правильнее называть монологами, ведь я-то ей не отвечала. Потом проснулась Монахова, потрогала свое опухшее лицо, посмотрела на шевелящиеся губы Оленьки, пробормотала: «Опять этот кошмарный сон» – и отрубилась снова. Тогда я пошла в душ, а когда вернулась, то Оленька продолжала говорить, обращаясь к дремлющей Монаховой, и мне тогда тоже подумалось, что это и в самом деле какой-то кошмарный сон, и я не хочу провести в нем остаток своей жизни».
Настя скептически перечитала последний абзац и подумала, что упоминать «я пошла в душ» – это излишне, если у читателя есть голова на плечах, он и сам сообразит, что Анастасия Колесникова время от времени посещала ванную комнату. Возможно, про попойку с Монаховой тоже не стоило писать, хотя…
Хотя именно после этой бесславной попытки разогнать тоску-печаль Монахова, тупо глядя в пол, пробормотала себе под нос, имея в виду только что упорхнувшую Оленьку:
– Бывает клинический идиотизм, а у нее какой-то клинический оптимизм… Такой трезвомыслящей женщине, как я, – ик! – это действует на нервы.
– Ага, – сказала Настя, отыскивая в сумочке таблетки от головной боли.
– Она мне, знаешь, кого напоминает? Куклу, которая вылезла из своей картонной коробки и удивляется: о, надо же, какой большой и прекрасный мир! Но мы-то в этом мире живем уже черт знает сколько времени и знаем – ик! – что он совсем не прекрасный…
– Надо было ее тоже вчера напоить, – мрачно заметила Настя. – Тогда бы она так не щебетала…
– Ты злая, – сказала Монахова с ноткой удивления. – Ты ведь раньше не была злой.
– Да, вчера я не была такой злой.
– Я не про это «раньше», я про другое «раньше», – Монахова замахала рукой, словно отгоняла ворон от своих кровных шести соток. – Которое было давно, помнишь?
– Нет, – сказала Настя.
И все-таки она хотела окончательно убедиться, поэтому она не уехала ни в июле, ни в августе. Она терпела Оленькину болтовню, она ходила с Монаховой в клубы, она была на чьем-то дне рождения, она гуляла по тем скверам и паркам, которые раньше представлялись ей красивыми, она даже познакомилась на улице с каким-то парнем, правда, перезванивать ему не стала. И все это было похоже на утомительную школьную экскурсию, которая оставляет после себя ощущение бессмысленно потраченного времени и недоумение по поводу того, что кому-то когда-то эти места казались имеющими значение.
Но стоило Насте всего лишь пройти мимо книжного магазина, где они с Денисом впервые встретились, мимо того самого кафе, мимо того самого памятника князю Львовскому… Сердце немедленно напоминало о себе пронзительной болью, ноги подкашивались, мурашки пробегали по спине, и Настя жестоко закусывала губу, чтобы не разрыдаться здесь же, на виду у ни в чем не повинных нормальных людей.
Она все довела до логического конца. Первого сентября Настя пошла в университет, наулыбалась, наобнималась, нацеловалась и нафотографировалась с теми, кого она помнила и кто помнил ее. Потом Монахова затащила ее на грандиозную студенческую вечеринку в только что открытом ночном клубе, и Настя добросовестно пыталась выловить в море огней и грохоте музыки хотя бы немного внезапного счастья, во имя которого вроде бы и строились такие клубы и проводились такие вечеринки. Там были две «Маргариты» и изматывающие танцы со всеми сразу и в то же время ни с кем. Еще был широкоплечий блондин со второго курса, с которым Настя случайно встретилась глазами, а потом подумала: «Почему бы и нет?» Они нашли какое-то подсобное помещение на третьем ярусе клуба, и Настя первой добралась до «молнии» на его джинсах. Потом он сказал, что позвонит. Настя сказала, что не стоит. Он вроде бы даже обиделся, и Настя сказала, что дело не в нем. Дело совсем не в нем. Кажется, после этого он обиделся еще больше.
Утром второго сентября она отправилась на занятия и честно высидела две пары, аккуратно записывая в тетрадь, что ей предстоит сделать за семестр, если она хочет получить приличную оценку. Посреди третьей пары Настя отложила ручку, перечитала этот нескончаемый список, грозивший поглотить ее жизнь на ближайшие четыре месяца…
И улыбнулась. С этой спокойной улыбкой она встала, оставив на парте учебники и тетрадки, и вышла из аудитории, стукаясь о чужие колени и радостно извиняясь. Лектор смотрел на девушку с явным сожалением, словно та на его глазах совершала огромную и непоправимую ошибку. Настя помахала ему рукой.
Она села на лавку прямо перед университетской библиотекой, достала из сумочки пластиковую карточку с телефонным номером и стала нажимать на кнопки мобильника. Сначала Настя неправильно набрала длинный ряд цифр и, когда дисплей сообщил, что такого номера не существует, она не на шутку перепугалась. На второй раз ей ответила секретарша в лионейском посольстве в Москве.
– Здравствуйте, – сказала Настя. – Я… Я не знаю, как это все правильно делается. Короче говоря, передайте Роберту Смайли или королю Утеру, что звонила Настя Колесникова.
– Минутку, – сказала секретарша, и затем в трубке возник мужской голос.
– Анастасия Колесникова?
– Да…
– Когда вы планируете прибыть в Москву?
– Я? Не знаю, я…
– Если вы приедете завтра, то вечером сможете вылететь в Лионею.
Настя на мгновение отняла мобильник от щеки и огляделась. Мир для нее только что изменился, и как ей хотелось надеяться, бесповоротно. Похоже, никто вокруг этого не заметил. Все оставалось на своих местах, кроме…
Кроме нее самой, Насти Колесниковой.
– Завтра я буду в Москве, – сказала она. – Ждите.
16
Стулья в королевском кабинете были поразительно неудобные, вероятно, унаследованные от тех давних и безусловно диких времен, когда сама идея сидеть в присутствии королевской особы была покушением на основы миропорядка; отсюда и предназначение этого рода мебели – всего лишь заполнять пространство и радовать глаз, но уж никак не дарить комфорт чьим-то ягодицам сомнительного происхождения. Если бы Настя чувствовала себя посвободнее, она могла бы запрыгнуть на подоконник, но свободной она сейчас себя не чувствовала. В том числе и по причине присутствия в кабинете Эндрю Фишера, первого рыцаря короля. Этот титул никак не сочетался с очками и сутулой фигурой Фишера, впрочем, никто и не ожидал от него никаких рыцарских поступков, ибо Фишер был главой королевской администрации. Он исполнял эту работу с холодной уверенностью и педантичностью, которая, по мнению Насти, иногда бывала запредельной, то есть заставляла сомневаться в человеческом происхождении мистера Фишера. Однако поскольку ни одна из прочих рас не брала на себя ответственность за рождение рыцаря-администратора, то приходилось ставить в его имени средний инициал Н, то есть human, человек.
