Мишель Цинк - Пророчество о сёстрах
Когда мы моем кисти в миске с водой, Луиза наконец обращается ко мне.
— Лия, я просто не понимаю. Как это возможно?
Я гляжу на воду, бурую от смешанных красок.
— Сама толком не знаю. Происходит что-то странное, но я понимаю в этом не больше тебя. Во всяком случае, пока.
Луиза встряхивает головой, выбившиеся из прически завитки темных волос качаются вокруг ее шеи.
— Откуда у нас у обеих эти знаки? — шепчет она. — Мы ведь до этой недели почти что и не разговаривали, а пятно у меня всю жизнь.
Я встречаюсь с ней глазами над водой, пахнущей красками и скипидаром.
— Луиза, я сама не знаю, понимаешь? Просто… Пожалуйста. Дай мне время разобраться со всем, понять, что мне известно.
— Ох, ну до чего же жаль, что сегодня четверг! Теперь придется томиться все выходные, выжидая и строя догадки!
Она только что из кожи не выпрыгивает от беспокойства. Я вижу, как напрягаются, просвечивают сухожилия под бледной кожей — совсем как у скелетов на рисунках в папиных медицинских книгах.
Я встряхиваю кисти и кладу их сушиться в оловянную миску возле раковины, а лишь потом снова поворачиваюсь к Луизе.
— Жди весточки от меня. Я уж как-нибудь с тобой свяжусь.
* * *Элис сохраняет королевское величие до того самого мига, как Эдмунд закрывает за нами дверцы экипажа. Но когда мы оказываемся одни в полумраке сгущающихся зимних сумерек, Элис вся обмякает. Плечи у нее обвисают, на лице застыла обреченная покорность.
Я накрываю ладонью ее руку.
— Ты как? Ничего?
Она кивает и быстрым движением выдергивает руку, стараясь не встречаться со мной глазами. В краткий миг, пока она не спрятала руку в складки платья на коленях, взгляд мой падает на ровную кожу на запястье моей сестры. Все, как я и думала. Кожа там гладкая и незапятнанная, как и кожа ее щек. Из двух сестер только одна меченая, и это я.
Элис отворачивается и угрюмо смотрит в окно. Я благодарна ей за молчание. У меня сейчас нет ни сил, ни желания ее утешать.
Я глубоко вздыхаю, откидываясь в уют мягкого сиденья. Но когда откидываю голову на спинку и закрываю глаза, то вижу пятно на руке у Луизы. У Сони. У меня самой.
Ума не приложу, как это у нас троих оказались такие отметины, почти идентичные — да еще в одном городе. И все же события столь странные и зловещие не могут оказаться просто совпадением. Единственный способ извлечь из всего этого хоть какой-то смысл — твердо верить, что этот смысл есть.
Мы с Элис молчим всю дорогу до дома, покуда экипаж не останавливается во внутреннем дворе, а темнота уже тянет руки через все небо. Эдмунд не успевает даже дверцы распахнуть, как Элис уже выскакивает наружу — точно вырвавшийся на волю из клетки дикий зверь. Но в дом она не идет, а сворачивает на дорожку, что ведет к озеру. Я не пытаюсь остановить сестру. Даже после всего, что произошло и что происходит прямо сейчас, я остро, как свою, ощущаю ее боль от унижения перед этими самозваными королевнами из Вайклиффа. Все равно, что смотреть, как укрощают кого-нибудь из папиных породистых и гордых лошадок. Конечно, оно хорошо и правильно, что на лошади можно ездить верхом, а она подчиняется узде, но я никогда не могла сдержать печали при мысли о том, что столь гордый дух будет сломлен.
Я уже поднимаюсь на середине лестницы, когда из фойе до меня долетает голос тети Вирджинии:
— Лия?
Я оборачиваюсь к ней.
— Да?
Она стоит у подножия лестницы и смотрит снизу вверх на меня с каким-то напряженным выражением на лице.
— Что-то случилось?
Она внимательно вглядывается в мое лицо, и от уголков ее глаз разбегается сеть крошечных морщинок.
Я медлю, не зная, что и ответить. Что она имеет в виду?
— Нет. Ну конечно, нет. А почему ты спрашиваешь?
Она пожимает тонкими хрупкими плечиками.
— Просто у тебя такой вид, точно тебя что-то гложет. И Элис тоже вся расстроенная.
Я улыбаюсь, чтобы успокоить ее.
— Ты же знаешь, девочки нашего возраста — скучающие, богатые девочки — бывают не слишком-то добры.
Тетя улыбается в ответ, но тоже как-то печально.
— Да. Кажется, я это помню.
— С Элис все будет хорошо. Она просто устала и все еще горюет, как и мы все.
Тетя кивает. Я уже думаю, что мне удалось улизнуть, но она снова останавливает меня.
— Лия? Ты обратишься ко мне, если тебе будет что-нибудь нужно? Если я смогу тебе чем-то помочь?
Я совершенно уверена: в этих словах кроется что-то большее, какое-то послание, которое я пока не знаю, как расшифровать. На краткий, совершенно безумный миг меня охватывает желание рассказать ей все. Спросить, как, ну как, ради всего святого, мне исполнять свою роль Хранительницы, как в таком полнейшем смятении защищать мир — самой не понимая, от чего именно?
Но, в конце концов, я ничего не говорю. Ведь если я Хранительница, а Элис — Врата, то кто тогда тетя Вирджиния? Какую роль она играла в пророчестве в свое время?
Я улыбаюсь ей в ответ.
— Да, конечно. Спасибо, тетя Вирджиния.
И, не дав ей возможности больше ничего сказать, поднимаюсь наверх.
* * *Снова оказавшись у себя в спальне, где ревет и пылает огонь, я сажусь за письменный стол и гадаю, что же делать. Все смотрю и смотрю на книгу. Книгу без роду и племени, без родины, без выпускных данных.
Книгу, древнюю, как само время.
Сзади из-за тонкой странички пророчества выглядывают заметки Джеймса. Одна страничка — вот и все, что осталось от «Книги Хаоса». Как бы мне хотелось разгадать ее тайну самой, не вмешивая в это дело никого больше! Но я уже зашла в тупик, я не вижу в словах пророчества ни малейшего смысла.
Иногда приходится просить о помощи — даже если очень-очень не хочется.
Я вынимаю из ящика стола перо и чернильницу. Придвигаю к себе два листка плотной бумаги. И начинаю писать:
Дорогая мисс Сорренсен!
Мисс Лия Милторп имеет честь пригласить вас на чай…
Написав приглашения Соне и Луизе, я, одолеваемая безрассудным желанием хотя бы на время вытеснить книгу из головы, провожу вечер, играя с Генри. Глаза у него все еще затуманены скорбью, и, правду сказать, я могу себе позволить ненадолго отвлечься от всех вопросов, что ждут ответа. Они никуда не денутся — так и будут ждать, сколько бы я ни провела с братом.
На пути в гостиную я прохожу мимо стеклянной двери оранжереи и краем глаза замечаю там чью-то фигуру. Это Элис, она сидит перед окном в большом плетеном кресле, с Ари на коленях. Хотя я-то стою в теплом коридоре, отсюда ясно видно: в оранжерее все закоченело от холода. Морозные звезды испещрили стекло, однако Элис смотрит через окно во тьму, набросив на плечи лишь один плед как будто вокруг тепло и натоплено. Она поглаживает кота — ритмичными, медленными движениями, какими гладила и мои волосы. Даже со своего наблюдательного пункта я вижу, какое пустое, отсутствующее у нее выражение глаз.
