Урсула Ле Гуин - Растерянный рай
– На посту уникального значения, – отозвался еще кто-то, на что басовитый голос ответил: – Его следует заменить. В Рубке и в колледже. На оба поста нам потребуются добрые люди.
Спор продолжался, большей частью соскальзывая на темы, совершенно непонятные, но теперь Синь вслушивалась внимательно, пытаясь осознать сказанное.
Запись оборвалась на полуслове.
Синь вздрогнула, оглянувшись на Уму, Тео, Голо, Рамдаса, которых считала друзьями, на Рамона и еще двух женщин, инженера и советника, которых знала как членов тайного кружка, но друзьями не считала. И на Хироси, все еще сидящего в дзадзен. Они собрались в жилпространстве Умы, обставленном в модном нынче «кочевничьем» стиле – никаких встроек, только ковры и подушки в ярких наволочках.
– Что они там говорили о твоем здоровье? – спросила Синь. – И что-то про сердечные клапаны?
– У меня врожденный порок сердца, – объяснил Хироси. – Это записано в моем личдосье.
У каждого было свое личдосье: генетическая карта, история здоровья, школьные табели и отзывы с работы. Код доступа к досье имел только владелец; никто без разрешения не мог заглянуть в твое личдосье без разрешения, пока ты не умрешь и досье не переедет из отдела кадров в архив. Эти личные файлы покрывал полог тайны. Никто, кроме сородителя или врача, не попросит заглянуть в твое личдосье. Невозможно было помыслить, будто кто-то может украсть или взломать код, чтобы получить доступ к данным. Синь не заглядывала в личдосье Хироси и даже не спрашивала о нем – ребенка они пока заводить не собирались. Почему он упомянул о своем досье, она не поняла.
– Работники отдела кадров – на девяносто процентов ангелы, – пояснил Рамон, заметив недоумение на ее лице.
Синь возмущало то, как он подталкивает ее к ненавистному пониманию, она ненавидела Рамона – его слишком тихий голос, суровое лицо. И рядом с Рамоном Хироси тоже суровел, замыкался в себе, обуянный этим бредовым заговором против ангельских козней. А теперь Рамон и над ней получил власть, втянул в сговор, заставил выслушать эту запись, полученную ценой преданного доверия.
К своему ужасу, она поняла, что сейчас расплачется. Она уже много лет не плакала – из-за чего?
Сочувственный взгляд Умы прожигал ее.
– Синь, – негромко проговорила старшая женщина, когда остальные заспорили о чем-то, – когда Рамон показал мне свои заметки, я его выставила. А потом блевала всю ночь.
– Но… – выдавила Синь. – Но. Но зачем им это все?!
Голос ее прозвучал громко и гулко. Все обернулись к ней.
Ответили одновременно Рамон и Хироси. «Власть», – сказал один, а другой: «Контроль».
Синь не глядела на них. Она смотрела только на советницу – женщину – в поисках осмысленного ответа.
– Потому что – если я правильно поняла, – объяснила Ума, – Патель Воблаге учит ангелов, что наша цель – это не конечная остановка, это вообще не место в физическом пространстве.
Синь уставилась ей в глаза.
– Они думают, что Синдичу не существует?
– Вне корабля не существует ничто. Есть только Путь.
Душа, ответь, что есть смерть
– Возрадуйтесь в пути жизни, от жизни к жизни, Жизни вечной во благе вечном. Мы летим, о ангелы мои, и полетим!
В сладостном восторге хор отзвенел последнею строкой, и Роза с улыбкой обернулась к Луису. Они сидели рядком – Луис, потом Роза со своей малышкой Джелликой и ее муж Руис Йен со своим двухлетним сыном Радом на коленях. Ангелы делали большой упор на то, что называли «цельными семьями» и «истинным братством» – пары, которые обоих своих детей растили совместно. «Мама нас наставит, папа поведет, братик и сестричка встретят новый Год». В голове Луиса шуршали лозунги, речевки, поговорки. Последние четыре десятидневки он не читал ничего, кроме ангельской литературы. Он дважды осилил «Вестника к ангелам» и трижды – «Новые комментарии» Пателя Воблаге, не считая всего остального; он беседовал с друзьями и знакомыми-ангелами и слушал куда больше, чем говорил. Он попросил у Розы разрешения сходить с ней на увеселение, и та, конечно, с благостной улыбкой ответила, что будет в полном восторге.
– Я иду не для того, чтобы стать ангелом, Рози, – предупредил он, – мне не это нужно. – Но она только рассмеялась и взяла его за руку:
– Ты уже ангел, Луис. Не волнуйся. Я только рада буду привести тебя к Благодати!
После хорового пения наступал черед уроков мира, когда празднующие сидели в молчании, покуда один из них не мог более сдерживать слов. Луис решил, что уроки ему нравятся. Никто не выступал долго – кто-то делился радостью, кто-то горем или страхом, искренне ожидая сочувствия. Когда он впервые посетил увеселение с Розой, та встала и заявила: «Я так рада, что мой дорогой друг Луис пришел к нам!», и люди с улыбками поглядывали на них. Бывали, конечно, заранее подготовленные речи о благодарности и обязательной радости, но чаще люди говорили от чистого сердца. На последнем собрании старик, чья жена недавно умерла, сказал: «Я знаю, что Ада летит во Благодати, но мне одиноко, когда я бреду по коридорам без нее. Научите меня не скорбеть по ее радости, если знаете, как».
Сегодня выступающих было немного, а те, что находились, несли банальщину – наверное, потому, что собрание посетил архангел. Те порой заглядывали на домашние или квартальные увеселения, чтобы прочитать короткую проповедь. Иной раз это бывали певцы, исполнявшие, как это называлось, «благочестия», и тогда слушатели замирали, точно завороженные. Луис и сам находил эти песни интересными и сложными как музыкально, так и поэтически. Вот и сейчас он приготовился слушать, когда представили певца – 5-Ван Виня.
– Я исполню новую песню, – промолвил Винь с ангельской простотой и, выдержав паузу, начал.
Аккомпанемента ему не требовалось – его тенор и так был силен и уверен. Этого благочестия Луис прежде не слыхивал. Мелодия лилась свободно, восторженно – судя по всему, то была импровизация на основе нескольких сходных музыкальных фраз. Но слова контрастировали с музыкой – краткие, загадочные, притягательные.
– Око, что видишь ты? Бездну и тьму. Ухо, что слышишь ты? Молчание и тишину. Душа, ответь, что есть смерть? Тишь, и тьма, и вовне. Да очистится жизнь! Лети к вечной радости, о сосуд Благодати!
Три последних строки взмывали ввысь привычными торжественными нотами, но песня вставала за их спиной черной тенью, повторяемая снова и снова. Голос певца трепетал от того же ужаса, который вселяли его слова в души слушателей, не исключая и Луиса.
Исключительной силы представление, подумал он. А Ван Винь – настоящий мастер.
И тут же Луис понял – он защищается от этой песни, пытаясь обуднить тот эффект, какой произвели на него краткие строки:
