Дэвид Геммел - Волчье Логово
— Дай мне руку, Экодас.
Зажегся теплый золотой свет, и Экодас соединился с настоятелем. Его дух, вырвавшись из тела, прошел сквозь каменные стены храма и воспарил в ночное небо над дренайской землей.
— Почему для меня это так трудно? — спросил он.
Дардалион, помолодевший, с разгладившимся лицом, коснулся его плеча.
— Сомнения и страхи, мой мальчик. И хотения плоти. Маленькие вины, незначительные, но докучливые.
— Куда мы летим, отец?
— Следуй за мной и увидишь.
Они устремились на восток, над мерцающим, отражающим звезды Вентрийским морем. Там бушевала буря и боролась со стихией крошечная трирема — громадные волны перекатывались через ее палубу. Вот смыло за борт матроса, и он исчез в волнах, а душа его крохотной искрой взмыла вверх и пропала.
Показалась земля — на восток тянулись горы и равнины Венгрии, а города сияли на побережье, словно драгоценности на черном плаще. Дардалион устремился вниз. Они остановились футах в ста над землей, и Экодас увидел в гавани десятки кораблей, услышал, как стучат в городе молотки оружейников. — Вентрийский военный флот, — сказал Дардалион. — Через неделю он отплывет на Пурдол, Эрекбан и Лентрум и высадит войска, которые вторгнутся в Дренай. Война и разрушение.
Они пролетели над высокими горами и снизились над мраморным городом, где широкие улицы в правильном порядке пересекались узкими. На высоком холме стоял дворец, окруженный высокой стеной, где шагали часовые в белых, украшенных серебром и золотом доспехах. Дардалион, пройдя сквозь стены, шелк и бархат, привел Экодаса в спальню, где почивал человек с черной бородой. Над спящим парил его дух, бесформенный, расплывчатый и не сознающий себя.
— Мы могли бы остановить войну теперь же, — сказал Дардалион, в руке которого явился серебряный меч. — Я мог бы убить душу этого человека, и тысячи дренайских солдат, крестьян, женщин и детей были бы спасены.
— Нет! — вскричал Экодас, бросаясь между Дардалионом и бесформенным духом вентрийского короля.
— Думаешь, я способен на это? — грустно спросил Дардалион.
— Я… Прости меня, отец. Я увидел меч и подумал…
— Я не убийца, Экодас. И воля Истока неведома мне. Ее не знает никто, и никто никогда не узнает, хотя многие уверяют в обратном. Дай руку, сын мой. — Стены дворца исчезли, и две души с ошеломляющей быстротой вновь понеслись над морем, теперь уже на северо-восток. Все мелькало перед глазами Экодаса — если бы не твердая рука Дардалиона, он потерялся бы в кружении ярких огней. Но вот полет сделался медленнее, и Экодас заморгал, пытаясь опомниться.
Внизу простирался другой мраморный город. Огромный амфитеатр на западе и обширный стадион для бега колесниц указывали, что это Гульготир, столица Готирской империи.
— Зачем мы здесь, отец? — спросил Экодас.
— Чтобы увидеть двух человек. Мы прошли сквозь врата времени — то, что сейчас предстанет перед тобой, происходило пять дней назад.
Дардалион, по-прежнему держа за руку молодого священника, слетел к высокому дворцу и проник в небольшую комнату за тронным залом.
Готирский император сидел на шелковом диване. Он был молод, не старше двадцати лет, с большими глазами навыкате и срезанным подбородком, частично скрытым жидкой растительностью. Перед ним на низком табурете сидел другой, в длинных темных одеждах из блестящего шелка, вышитого серебром. Темные волосы были гладко прилизаны, ненатурально длинные бакенбарды, заплетенные в косы, спускались до самых плеч. Раскосые глаза смотрели из-под бровей, рот был плотно сжат.
— Ты говоришь, что империя находится в опасности, Цу Чао? — сильным звучным голосом, совершенно не вязавшимся со слабым лицом, спросил император.
— Это так, государь. Если вы не примете меры, ваши потомки будут свергнуты с престола и города завоеваны. Я прочел предначертания. Надиры ждут только Собирателя, и скоро он явится в племени Волчьей Головы.
— Как же я могу это изменить?
— Если волки режут овец, пастух убивает волков. — Но речь идет о целом надирском племени.
— Да, государь. В нем восемьсот сорок четыре дикаря, но в нашем понимании они не люди. Они ведут бессмысленную жизнь, но их сыны увидят падение Готира.
Император кивнул.
— Понадобится время, чтобы собрать достаточное войско. Вентрийцы, как тебе известно, намерены вторгнуться в Дренай, и у меня с этим связаны свои планы.
— Я понимаю, государь. Вы желаете вернуть Готиру Сентранскую равнину, что только справедливо, но для этого потребуется не более десяти тысяч солдат, у вас же имеется в десять раз больше.
— Они нужны мне здесь, мудрец. Монархов всегда норовят свергнуть. Я дам тебе для твоей затеи пять тысяч, и по истечении месяца ты совершишь то, что задумал.
— Не судите обо мне превратно, государь, — сказал Цу Чао с поклоном, моляще сложив руки. — Я пекусь лишь о благе Готира.
— Я верю в твое пророчество, мудрец. У меня есть и другие чародеи, и они говорят нечто подобное, только племени не называют. Но ты желаешь истребления Волков по каким-то своим причинам, иначе ты проследил бы род этого Собирателя до одного-единственного человека. Тогда все было бы гораздо проще: нож в сердце, и конец. Не считай меня дураком, Цу Чао. Ты хочешь их смерти по своим причинам.
— Вы мудры и всемогущи, государь, — прошептал мудрец, падая на колени и касаясь лбом пола.
— Ничего подобного. И моя сила в том, что я это сознаю. Но я дам тебе то, чего ты желаешь. Ты служил мне верой и правдой и никогда меня не обманывал. Ты верно сказал: это всего лишь надиры. Пусть солдаты набьют себе руку перед вторжением в Дренай. Рыцари Братства, насколько я понял, тоже участвуют в походе?
— Разумеется, государь. Они нужны мне, чтобы отражать злую власть Кеса-хана.
Фигуры собеседников померкли, и Экодас вновь оказался в теплых стенах своего тела. Он открыл глаза и встретил взгляд Дардалиона.
— Я должен извлечь из этого какой-то урок, отец настоятель?
Я видел только злых людей, гордых и безжалостных, — мир полон таких.
— Верно. И если бы мы всю жизнь странствовали по свету, убивая таких людей, к концу нашего путешествия их стало бы больше, чем было до него.
— Полностью согласен с тобой, отец настоятель, — удивленно кивнул Экодас.
— Вот и подумай. Я уважаю твои доводы, как и то, на чем они основаны, и тем не менее верю в дело Тридцати. Я по-прежнему полагаю, что мы должны быть Орденом Мечей. И я хочу, Экодас, чтобы завтрашнюю дискуссию вел ты. С одним условием: ты будешь представлять мою точку зрения, а я — твою.
— Но это не имеет смысла, отец. Мне не дано понять твою точку зрения.
— Постарайся. После дискуссии я устрою открытое голосование, от которого будет зависеть дальнейшая судьба Тридцати. Я сделаю все возможное, чтобы склонить братьев па твою сторону. Ты должен сделать то же самое для меня. Если выиграю я, мы вернем мечи и доспехи в кладовую и станем обычным монашеским орденом. Если выиграешь ты, мы дождемся указания Истока и отправимся навстречу своей судьбе.
