Дмитрий Силлов - Ученик якудзы
— И в честь энтого знаменательного события, — торжественно продолжил Жека, — давайте-ка, братва, вспомним одну хорошою песню.
И он затянул хорошо поставленным баритоном:
На границе тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят.
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят…
Возможно, Жека просто куражился. Возможно, нарывался, подозревая, что японец знает не только свой родной с закорючками. Виктор ждал, что его попутчик не выдержит и кинется, — но ждал он напрасно. Японцу, похоже, разухабистая компания была глубоко до фонаря. После пары куплетов он абсолютно спокойно отложил газету, нажал на кнопку, отчего спинка кресла приняла почти горизонтальное положение и мирно отошел ко сну. «Гады вы, — подумал Виктор. — Люди воевали, жизни клали, а вы песню об их подвигах распеваете, чтобы японца достать. Гады и есть». Но устраивать разборки в самолете было неразумно. К тому же пел Жека неплохо. А японец не реагировал. Ну и ладно. Когда еще доведется русскую песню услышать? И Виктор слушал:
На траву легла роса густая,
Полегли туманы широки.
В эту ночь решили самураи
Перейти границу у реки,—
старательно выводили «пацаны», частенько путаясь в словах. Но на японца песня не произвела ровным счетом никакого впечатления. Он спал как убитый. Квартет еще раз старательно вывел «и летели наземь самураи под напором стали и огня», но поскольку ожидаемого действия песня не возымела, то концерт как-то быстро сошел на нет. Взамен песнопений пошли разговоры-воспоминания о каких-то общих знакомых, о бабах своих и чужих, о каком-то «уроде», который «должен был по жизни, а как откинулся, так с воли ни разу семейку не подогрел». До этого места Виктор еще кое-что понимал, но дальше, когда «пацаны» автоматически съехали на «блатную музыку» и разговор пошел о «красной зоне, в которой кум беспредельничает от балды великой и на воровской ход положил», тут Виктор «подвис» окончательно и после очередного «ну, погнали, братва, за тех, кто сейчас не с нами», почувствовал, что его тело медленно и плавно погружается во что-то мягкое, теплое и податливое…
— О! Смотри как пацана развезло! С двух стаканов всего! Непривычный что ли? А с виду крепкий…
Голоса плавали в каком-то другом измерении. В том же слегка смазанном измерении плавала лысая голова Жеки и щетинистые черепа его сотоварищей. Где-то далеко звенели стаканы, раздавался пьяный гогот, тоненько пискнула стюардесса, видимо, ущипнутая за какую-то из аппетитных выпуклостей, но все это было далеко, далеко, далеко…
Виктор очнулся от того, что кто-то тряс его за плечо. Он с трудом поднял чугунные веки.
— Слышь, братан!
Над ним нависал Жека.
— Слышь, тут такое дело. Короче, нам твой самурай конкретно мазу портит.
Голова Жеки занимала все обозримое пространство, а из его рта омерзительно несло то ли вчерашним, то ли уже сегодняшним перегаром, замешанным на шоколадном запахе только что выпитого виски.
— Ты это… доведи до него, чтоб он пересел куда-нибудь. Мест свободных полно, а Генке каждый раз через кресло как улитке тянуться в падлу.
Виктор с трудом повернул голову. Японец мирно спал в кресле, скрестив руки на груди.
— А может… неудобно как-то…
— Э-э-э, братан!
Жека поморщился.
— Он тебе что, родственник? Это при советской власти неудобно было. А сейчас — в самый раз. Хорош перед всякими джепенами да америкосами приседать, надоело. Пусть они теперь перед нами приседают.
И решительно протянул руку к плечу японца…
«Джепен» открыл глаза и взглянул на Жеку.
Рука «Папы» остановилась в миллиметре от плеча японца. Жека замер. Виктору на мгновение показалось, будто его пальцы уперлись в невидимую стену из пуленепробиваемого стекла. Несколько секунд бритоголовый бандит и японец смотрели в глаза друг другу.
В салоне стало тихо. Вдруг как-то разом прекратился звон стаканов и пьяный гогот Жекиных друзей, и даже едва заметная вибрация корпуса летящего самолета вроде как сошла на нет.
Глаза «Папы» стали наливаться кровью. Вслед за глазами медленно стала окрашиваться в багровый цвет бычья шея. Под надписью «Папа» заметно набухла и запульсировала вена толщиной с карандаш.
— Hei, you, — тихо сказал Жека. — My friends speak, that you sat on other place. Understand?
— Why I should change the place?[12] — спросил японец. От того, как шевелились его губы, Виктору стало как-то не по себе. Он аж немного протрезвел.
Лицо японца было каменным, неживым. На этой неподвижной маске едва-едва шевелились два тонких бескровных червя, а из черного промежутка между ними тягучей лентой тащились непонятные слова. Мертвые, как и лицо существа, которое их произносило.
Видимо, Жеке тоже стало не по себе, но он не привык сдаваться. Вена на его шее запульсировала сильнее, пальцы левой руки стиснули подлокотник кресла так, что он еле слышно затрещал.
— Because so my friends want[13],— жестко сказал он, сверля взглядом белесые шарики в глазницах японца.
Виктор ожидал всего, чего угодно, но то, что произошло дальше, его порядком удивило. Даже больше того, что «Папа» абсолютно свободно треплется по-английски.
Японец сказал «о’кей», медленно встал и стал как-то неестественно, боком протискиваться между коленями Виктора и впереди стоящим креслом. По пути он покачнулся и наверняка упал бы, если б не ухватился за спинку кресла, при этом слегка мазнув пальцами по шее Жеки. Тот немедленно заорал:
— Hei, guy, do not touch me! I not yours the girlfriend![14]
И заржал:
— Слышь, Витюха, да самурай-то твой поддал изрядно! Когда это он успел?
Виктор пожал плечами.
— Ну, он в аэропорту немного того…
— Ничего себе «немного»! Да он на ногах не стоит!
Японец, пошатываясь и бормоча «Excuse me, excuse me…»[15] прошел между кресел и плюхнулся где-то впереди салона вне зоны видимости.
Тот из «пацанов», кого звали Генкой, шустро перебрался на освободившееся сиденье.
— Не, ну круто Жека в ихней фене волочет! — скороговоркой загундел он Виктору прямо в ухо. — Я те точно говорю — у него не кукушка, а Дом Советов. Не смотри, что она кучерявая, как утюг.
— Ты за метлой-то следи, — добродушно проревел Жека, разливая по стаканам то, что оставалось в бутылке, и, словно фокусник, другой рукой доставая откуда-то вторую, непочатую. — А то я тебе хаер повыдергаю, чтоб не трендел чего не надо. Будет череп белый и гладкий, как Фудзияма.
Краска медленно отливала от лица «Папы». Видимо, для снятия стресса его могучему телу требовалось нечто большее, чем стакан виски.
