Шерас - Стародубцев Дмитрий
Впрочем, этот изможденный долгим ожиданием грономф со шрамом над губой и заплывшим глазом чем-то напомнил опытному воину самого себя. Много лет назад он тоже пришел в этот лагерь, босиком, в изношенной одежде, и попросился в конную партикулу — высокий, худой, с лицом, опухшим от ударов, полученных в кулачных стычках с другими новобранцами.
— Я ДозирЭ, сын Вервилла из Грономфы, — гордо сказал молодой человек и протянул десятнику онисовые трубочки.
Старый воин просмотрел свитки, в которых содержались достойные рекомендации. О чем-то подумав, он поднял на молодого человека вопросительный взгляд. Старая боевая паррада с поврежденными медными пластинами показалась ему как будто знакомой. Ну да, когда-то такие доспехи носили воины нескольких легковооруженных авидронских партикул. В одной из них был цинитом и он.
— Уж не тот ли это Вервилл из Грономфы, который участвовал в походе на Бионриду и первый взобрался на стены форта Нозинги? — спросил десятник, впрочем, без всякой надежды на положительный ответ.
— Он и есть, — обрадовался ДозирЭ.
Писцы подняли головы и с любопытством посмотрели на вошедшего.
— Так ты, грономф, — сын Вервилла?
— Истинно так.
Десятник был несказанно удивлен. Он прогнал писцов вон и усадил юношу напротив себя.
— А я — Схай, и я прекрасно знал твоего отца. Скажи, чем боги порадовали храбреца Вервилла после его возвращения домой?
ДозирЭ не мог и поверить в такую удачу. Он поведал Схаю об отце, обо всех его радостях и печалях. В заключение будущий воин со слезами на глазах просил десятника оказать помощь и определить его в подразделение всадников.
— Что ж, ДозирЭ, сын Вервилла. В память о твоем отце я помогу тебе попасть в лагерь Тертапента. Но о конной партикуле не может быть и речи. Сначала ты будешь воином монолита. Да и за это благодари Божественного. Но сейчас я не смогу вписать твое имя в Главный регистр — нужно подождать, пока освободится место. Я это сделаю позже, когда до меня дойдет печальная весть о случайной гибели новобранца или о казни провинившегося. К несчастью, это происходит каждый день.
— Благодарю тебя, о славный воин! — Молодой человек бросился в ноги десятнику.
— Поднимись, юноша. Иди к лекарю — он должен удостовериться, что твое тело готово снести все тяготы, которые с этого дня лягут на твои плечи. И, друг мой, — остановил Схай новобранца у двери, — если тебе доведется вновь увидеть отца, напомни ему о лучнике Схае и расскажи, как он помог тебе сегодня.
Глава 6. Лагерь Тертапента
ДозирЭ приняли в лагерь Тертапента, и, конечно, это окрыляло его. Забыв тут же обо всём остальном, подведя под своей предыдущей жизнью черту, да так, как будто это была и не жизнь, а какое-то преддверие жизни, он всеми мечтами теперь стремился на поле брани. Ему мерещились дальние походы, кровавые сражения, победы и доблестные схватки. Известные военачальники перед строем восхищенных воинов повязывали на шею храброму грономфу наградные платки и крепили на его груди золотые фалеры. ДозирЭ в своих мечтах из цинита-новобранца в течение года превращался в полноценного воина, а еще через несколько лет добивался звания ветерана, самого почетного звания цинита, которое обычно получают после десяти—пятнадцати лет безупречной службы. Надолго не задерживаясь в цинитах, будущий воин в своих фантазиях уже произвел себя в десятники и получил под начало десять воинов-головорезов, совершая с ними отчаянные ошеломительные подвиги. Молодой грономф, перепрыгнув через звание главного десятника, быстро становился сотником-аймом и так далее, и тому подобное, и в том же духе, до тех пор, пока мечтательный юноша не достигал высшей воинской должности Авидронии — Великий Полководец.
Будущий воин, со свойственной любому молодому человеку беспечностью, забыл о событиях, помешавших ему вовремя явиться в лагерь Тертапента: о схватке в кратемарье, о темнице в подземельях Липримарии «Меч бога». Помнил юноша только об Андэли, а еще видел сны, полные чувственных переживаний, да и то только до тех пор, пока не истощились силы от голода и крайних лишений. Потеряв эту последнюю нить, соединявшую его с прошлым, он начал превращаться в управляемое примитивное животное, которое только и мечтало поесть или сомкнуть глаза, чего, собственно, и добивались сердитые наставники.
Казалось, не было строже правил, чем в военных ходессах для всадников, где воспитывался молодой грономф, немало наказаний выпало на его долю. Но уклад жизни и жестокие нравы лагеря Тертапента нельзя было сравнить ни с чем. Новобранцев почти не кормили, не давали спать, постоянно наказывали за малейшую провинность. Ночные дозоры сменялись работами по устройству временного лагеря. За изнурительными пробежками в «доспехах Тертапента», которые были в полтора раза тяжелее обычных, следовал «штурм» укреплений. Далее устраивались состязания в метании дротика, кулачные бои, схватки на мечах. Когда сил уже не оставалось и многие молили наставников о пощаде, получая взамен удары палками, начиналось обучение сигналам. Лагерные музыканты при помощи рожков, раковин, калатушей и лючин передавали звуками команды военачальников, и будущие воины строились монолитом, или «тараном», или «подковой» и учились не просто отступать, наступать, бежать врассыпную или атаковать, плотно сомкнув ряды, а всё это делать одновременно, осмысленно, по сигналу и очень быстро. При этом тех, кто выказывал нерасторопность, жестоко избивали, лишали сна, назначали на самые тяжелые работы.
Ближе к ночи, когда обычные люди давно уже прекращали работать, для новичков всё только начиналось. Молодых цинитов вновь посылали на работы или в засады на дальних заставах, а если повезет — в ближнее охранение на сторожевые вышки. Дозоры постоянно проверяли, устраивали ложные нападения, а обнаружив спящих — беспощадно карали.
На пятый день ДозирЭ стал свидетелем казни новобранца, заснувшего на посту. Будущих воинов выстроили на мощеном форуме в старой части лагеря. Полуразрушенные храмы и монументы этой площади помнили не одну жестокую казнь. Выстроенные полукругом отряды составили несколько партикул. На лобное место, где всё уже было приготовлено и высилась деревянная шпата, привели виновного, одетого в одну тунику. Бледный юноша не сопротивлялся. Его взгляд был бессмысленным, движения — машинальными. Сотни людей, оцепенев, наблюдали за последними мгновениями его жизни. Вспоминал ли он в то мгновение родной дом? Надеялся ли, что казнь заменят «черным шнурком»? Или, может быть, думал, что всё это сон? Так или иначе, но он покорно позволил раздеть себя и обмазать черной смолой, а потом сам опустился на колени перед палачом. Десять воинов исполнили танец смерти под звуки лючины. Затем обреченному авидрону дали испить подогретый нектар. Когда он осушил до дна свой последний в жизни кубок, несчастного, стоявшего на коленях, замкнули в деревянные колодки. Голову его, привязав за волосы, притянули вверх, к шпате. Под гулкие удары калатушей палач поднял казнильный меч и ловким ударом снес виновному голову. Обезглавленное тело обмякло, повалилось вперед, отчасти удерживаемое колодками. Голова несчастного, обезображенная мучительной гримасой, болталась на веревке. Палач выглядел недовольным: чем меньше раскачивается на шпате голова, тем искуснее нанесен удар.
ДозирЭ, горожанин из семьи Гражданина, не привык к постоянным физическим страданиям. Нестерпимая жара, ночной холод, вечное чувство голода, усталость, изнурительное недосыпание преследовали его неотступно. К тому же начался сезон дождей, и территория лагеря превратилась в сплошное месиво грязи. На строительстве земляных укреплений приходилось работать по колено в воде. Одежда была мокрой всегда, а разводить костры разрешалось не часто. Единственную радость он находил в верховой езде. Тут молодому грономфу не было равных. Горюя о Хонуме, которого при поступлении в лагерь пришлось продать за бесценок, ДозирЭ привязался к лагерным лошадям, и они благодарно отвечали на его ласку преданностью и послушанием. Казалось, верхом у него всё получается еще лучше, чем в пешем строю: и метание копья, и стрельба из лука… Великолепный всадник, — говорили о нем наставники. Что делает в пешем монолите прирожденный кочевник?
