Барби. Часть 1 (СИ) - Соловьев Константин Анатольевич

Увидела, конечно, не много. Вспомнившие про свои обязанности стражники спешили оградить почтенного обера от толпы, сняв с плеч свои грозные алебарды и тесня ими толпу, перехватив на манер шестов, точно отару овец. Да и того, что происходило за их спинами почти невозможно было рассмотреть за морем качающихся перьев, пышных париков, парасолей и щедро присыпанных пудрой дамских причесок.

Барбаросса увидела лишь бок роскошного фаэтона, украшенного золоченым гербом в виде почерневшей отсеченной руки, и, совсем уже мельком, человека, выбирающегося из нее. Не человека, мгновением поправилась она. Обера.

Он выглядел не сказочным принцем-небожителем, как ей представлялось, не существом, сотканным из лунного света, невесомым, сияющим и текущим по воздуху, а мужчиной лет сорока, и не изящным, а порядком тяжелым в кости, даже грузноватым, опирающимся на массивную палисандровую трость с серебряным набалдашником. В его движениях не угадывалось воздушной плавности, как в движениях учителей танцев и фехтования, но глядя на то, как он неспешно выбирается из экипажа, небрежно кивнув стражникам, как оправляет на себе жюстокор, как перехватывает трость короткими узловатыми пальцами, Барбаросса подумала, что не вышла бы на дуэль против него — даже если бы ей сулили за это все сокровища Ада.

Каррион всегда требовала от своих учениц пристально наблюдать за тем, как идет противник, как переносит тяжесть с одной ноги на другую, как у него двигаются при ходьбе плечи и локти. Обер не был грациозен, но его движения… Воздух будто шипит вокруг него, подумала Барбаросса, испытывая желание скрестить на груди руки, чтобы хоть чем-то прикрыть беспокойно ерзавшую под ребрами душу. Обтекает, не смея коснуться. Это было… жутко. Необъяснимо и жутко.

А еще ее удивило, что этот обер совсем не так хорош собой, как принято изображать этих небожителей на гравюрах. Бесспорно, он был красив, но вовсе не писанной демонической красотой, как инкубы из развратных книжонок Холеры, скорее, даже грубоватой, похожей на благородный камень, агат или гранат, сохранивший врожденные дефекты и сколы, отродясь не бывавший в руках огранщика. Аккуратная черная борода, смазанная, надо думать, отнюдь не оливковым маслом, крутой мощный нос, похожий на тяжелый, раздвигающий волны, нос боевого корабля, жестко сжатые тонкие губы… Но еще больше Барбаросса изумилась, увидев узкий шрам на его правой щеке, а также правый глаз, едва видимый за блестящим моноклем — высохший, съежившийся и похожий на покрытое паутиной птичье яйцо, спрятавшееся в дупле.

И это человек, живущий на вершине горы, играющий с демонами в шахматы, перед которым дрожат жалкие земные владыки, все эти надменные герцоги, трусливые графья и тучные бароны? Барбаросса ощутила разочарование. Совсем не так она представляла себе оберов, когда глазела на них с изрядного расстояния без возможности рассмотреть детали. Интересно, из какого он рода? Она всегда неважно разбиралась в оберских гербах, но отрубленная рука казалась чем-то знакомым. Фон Вюрцбурги? Фон Деренбурги? Может, фон Фульда? Ничего, она спросит позже у Гарроты, если накатит такое желание. Та штудировала оберские гербы почище, чем печати демонических владык.

— Барби… — Котейшество обмерла посреди тротуара, уставившись назад, туда, где уже клубилась, обволакивая обера и его фаэтон, клекочущая алчная толпа, — Мне кажется, он смотрит на нас. Как думаешь, нам стоит…

Барбаросса стиснула ее за рубаху и потянула за собой, так резко, что едва не оторвала рукав. Фазанье перышко на берете Котейшества вздрогнуло и затрепетало, точно только сейчас ощутив ветер, вырвавшись из зоны вблизи обера, в которой все воздушные потоки замерли и остановились, точно укрощенные звери.

— Ай!

— Шевели задницей, Котти, — буркнула Барбаросса, — Скоро закроются все магазины, и мы останемся с носом.

Котейшество неуверенно кивнула.

— Я слышала, оберы, выходя в свет, иногда кидают в толпу горсти рубинов, вот и я подумала, что…

— Что нам перепадет немного добра? — Барбаросса фыркнула, заметив, как дрогнули плечи Котейшества, — И не надейся! Судя по тому, как начался этот блядский денек, если нам сегодня что-то и перепадет, то лишь немного собачьего дерьма…

Удача почти улыбнулась им в «Садах Семирамиды» на окраине Эйзенкрейса. Заведение определенно знавало лучшие дни, о чем свидетельствовали внушительные тумбы коновязи и роскошное бронзовое литье на решетках. Но эти дни, судя по всему, миновали уже не один год назад — обилие пыли на полу и отсутствие вышколенной обслуги говорило о том, что лавочка вполне им по карману. Об этом же говорил и ассортимент. Уже наметанным взглядом от порога Барбаросса сразу же полоснула по шеренге с банками, пытаясь разглядеть их обитателей в тусклом свете масляных ламп. И едва подавила желание восторженно хлопнуть Котейшество по плечу.

Кажется, после долгих мытарств и скитаний силы Ада наконец завели их куда надо. Здесь не было лощеных херувимчиков и прелестных куколок, но не было и дряхлых, тронутых тлением, плодов, зовущихся гомункулами лишь по недоразумению. Зато здесь были другие образчики, выглядящие на взгляд Барбароссы весьма утверждающе. Иные были немного скособочены, покрыты коростой или сыпью, другие явно испытывали сложности с ориентацией, находя чересчур сложным вертикальное положение, но в целом, в целом…

— Неважный товар, — Барбаросса презрительно поцокала языком, как опытный барышник, приглядывающийся к коню на ярмарке, — Как по мне, такого брать только на корм твоим катцендраугам. Как по мне, лучший из них не стоит и пуговицы от моего дублета, но если уж в порядке интереса… Хозяин! Сколько стоят эти козявки?

Хозяину впору самому было подыскивать себе банку, выглядел он дряхлым и слабым, точно страдающий от всех известных человечеству болезней альбертинер. Но на окрик Барбароссы отозвался удивительно звучным и сильным голосом:

— Простите, сударыни, едва ли я смогу быть вам полезен. Дело в том, что…

— Это уже нам судить, будешь или нет! — отрезала Барбаросса. В этой лавочке было куда меньше стекла, чем в предыдущих, меньше страшных оскалов, глядящих на нее из отражений, оттого она ощущала себя немного увереннее, — Я хочу знать, сколько стоит твой товар!

Хозяин покорно поднял руки. Правая ладонь у него была изувечена, пальцы посерели и скрючены, точно когти, а плоть выглядела местами оплавленной. Такое бывает, если в руках разорвет изношенный мушкет, подумала Барбаросса, или если нацепишь заговоренное кольцо, демон внутри которого окажется тебе чертовски не рад. Как бы то ни было, он не пытается наградить ее улыбкой, а это уже внушало надежду.

— Если вы настаиваете… Я продаю своих гомункулов по два гульдена за голову.

Два гульдена! Барбароссе показалось, что в октябрьском небе грянули огромные медные литавры, на мгновенье заставив чертову гору задрожать на своем ложе. Два гульдена — это тебе не медяшки, но столько монет им с Котейшеством по силам наскрести.

— Я покупаю, — быстро сказала она, — Вон того мелкого выблядка, второго слева, без глаза. Или нет. Справа от него, сухорукого. Как думаешь, Котти? А может, не его, а того, со вздутым животом? Он ведь не лопнет по дороге, а?..

Хозяин со вздохом покачал головой.

— Я уже сказал вам, сударыни, что ничем не могу вам помочь. Эти гомункулы не продаются.

Медные литавры беспомощно задребезжали, точно расколотые пулей пластины кирасы. Человекоподобные карлики из банок равнодушно взирали на Барбароссу своими кукольными глазами.

— Какого хера не продаются? Вот же они, стоят на полке! И ты сказал…

— Я сказал, что цена каждому — два талера, — спокойно подтвердил хозяин, пряча изувеченную руку за ремень, — Но эти уже обрели своего хозяина и он был столь предупредителен, что уже внес задаток. Нынче вечером я отправлю их по новому месту жительства.

— Но… — Барбаросса растерянно мазнула взглядом по шеренге банок, — Их здесь целая дюжина!

— Четырнадцать голов, если позволите.

— Четырнадцать! Дьявол, вы что, хотите сказать, он купил их всех?