Денис Юрин - Логово врага
Сердце Аламеза замерло, а правая рука инстинктивно потянулась к древку дротика, когда часовые на посту вдруг все как по команде поднялись на ноги и, поправляя пояса, довольно недружелюбно посмотрели в их сторону. Это случилось, когда парочка притворявшихся горняками диверсантов уже почти миновала костер, возле которого солдаты устроили посиделки, и когда до моста через зловонную речушку оставалось дойти не более пяти-шести шагов. Близость врагов и их неожиданный, да к тому же дружный поступок чуть ли не обернулись провалом. Если бы в следующий миг случилось что-нибудь еще, то и приготовившийся к бою Дарк, и напрягшийся всем телом Вильсет не стали бы дожидаться, пока на них набросятся караульные, а, скинув с плеч бессознательную, но все же живую, ворочающуюся и постанывающую поклажу, ударили бы на опережение. Тем самым они раскрыли бы себя и загубили бы все дело, крест-накрест перечеркнув все прежние свои труды. И из-за чего? Из-за нелепого совпадения и собственной мнительности.
На самом же деле беспокойство не стоило и выеденного яйца. Поднявшись и оправившись, солдаты не попытались остановить проходящих мимо горняков, а нехотя стали складывать в мешки объедки вместе с посудой и прибираться на посту. Видимо, их дежурство уже подходило к концу, и они, конечно же, не хотели, чтобы устроенный во время несения службы бардак предстал глазам разводящего сержанта, который вот-вот должен был привести на пост новый наряд, а их увести отсыпаться в казарму. Причина же суровых взоров служивых крылась вовсе не в том, что они заподозрили в парочке горняков, тащивших на себе третьего, перепившего собутыльника, герканских диверсантов, а в том, что они желали перевалить грязную работу по уборке поста на чужие плечи, но только, как назло, не нашли, на чьи. Обычно пехотинцы заставляли прибирать за ними первых подвернувшихся под руку горняков, возвращавшихся в поселок с карьеров, но в тот вечер или ночь заставлять прислуживать было некого. Кроме Вильсета с Дарком на дороге не было ни души, а принуждать эту парочку солдатам крайне не хотелось. От пьяных в стельку можно ожидать чего угодно, любых пакостей, притом в самом большом ассортименте и количестве. Выпущенный даже ненадолго из крепких дружеских объятий перепивший горняк мог отчудить чего угодно: как банально полезть в драку, так и опорожнить желудок в костер или на мундир одного из служивых.
Таким образом, состояние Ринвы сыграло ее спутникам на руку и хоть в этом облегчило им жизнь, хотя во всем остальном только утяжелило, причем как в прямом, так и в переносном смыслах. Стройная девушка весила немного, но мужчины несли ее с трудом, поскольку оба уже не помнили, когда нормально ели, да и со сном им как-то не везло. Забытье в бочке нельзя было считать полноценным отдыхом, оно только лишило Крамберга сил, ну а Дарк в последний раз спал еще в Удбише, еще до того, как спустился под землю. Одним словом, переноска живого груза стала верным тревожным сигналом, что если оба как следует не отдохнут перед тем, как браться за серьезное дело, то силы покинут их в самый неподходящий момент. Оставалось только найти укромное местечко, где это можно было сделать. Постоялого двора в горняцком поселке явно не было, а дом лекаря, который они перед тем собирались найти и посетить, стал бы не очень надежным укрытием, в особенности если шеварийский эскулап откажется помогать добровольно или что-то заподозрит.
Благополучно миновав мост, троица уныло побрела по дороге на запад, хоть немного напуганный событием на посту Вильсет и предлагал не идти напрямик, а сделать крюк через простиравшуюся на месте центра города свалку; потерять немного времени, но зато избрать безопасный путь среди куч строительного мусора и завалов прочего хлама. Хоть эта идея и не была лишена здравого смысла, но Аламеза она не воодушевила, поскольку была сопряжена с дополнительными трудностями, да и риск провала не уменьшала, а наоборот, увеличивала. По мнению моррона, оснований для волнений не было. Они уже дважды привлекали к себе внимание солдат, и оба раза в них не заподозрили герканцев. А вот странная парочка, таскающая по свалке бессознательное тело третьего (не важно, перепившего, оглушенного или вообще мертвого), непременно показалась бы подозрительной случайным свидетелям, например мусорщикам. К тому же полчаса скитаний по свалке, и они не только бы перепачкались с ног до головы, но и пропахли бы отбросами. Горняк, от которого несет, будто от мусорщика, разводчика свиней или работника коллектора, просто не может не вызвать подозрений у своих собратьев по ремеслу. Но самый весомый аргумент против посещения царства мусорных куч состоял в том, что неизвестно, кто среди них мог обитать и охотиться. Это могли быть оголодавшие, заразные крысы размером с собаку; пещерные хищники, иногда наведывающиеся в поселок; или просто те, кому было что скрывать и прятать, например, душегубы и воры, любящие устраивать тайнички в укромных местах.
Не прошло и четверти часа, как путники добрались до руин крепостной стены и вплотную примыкавших к ним неказистых, кособоких строений горняцкого поселка. Как и предполагал Аламез, махаканский тракт и руины жилищ гномов шеварийцы не поленились разобрать для возведения собственных домов. Материал был выбран хороший, добротный, а вот строителями горные ремесленники оказались никудышными. В их небольших, каменных халупах не было ни одной идеально ровной стены, да и кладка между булыжниками трескалась и рассыпалась, что приводило не только к смещению отдельных камней, но и заваливанию набок целых стен. С первого же взгляда было понятно, строительство велось кое-как, собственными силами и без привлечения умелых каменщиков, которым за труды и науку нужно было платить. Горняки же явно на всем экономили, а свое проживание под землей считали явлением временными, и поэтому их не заботило, что дома не простоят и двух десятков лет. Они даже не удосуживались стеклить окна или натягивать бычьи пузыри. Покидая жилища или ложась спать, хозяева закрывали пустые проемы ставнями, когда же они бодрствовали в дому, то прямое сообщение с улицей их ничуть не смущало.
Едва зайдя в крохотный подземный городок, Дарк тут же почувствовал странную, непривычную атмосферу, царившую между приземистых, плотно прижимавшихся друг к дружке каменных времянок. Узкие улочки, по которым вдвоем рядом было очень трудно идти (в особенности когда посередине болтается еще одно тело); пустые оконные проемы, из которых потягивает дымком, стираными портками и едой; отсутствие оград и двориков с какой-никакой растительностью; отличная слышимость, как будто сидевшие по домам горняки кричали проходящим мимо прямо на ухо. Все это навязывало ощущение пребывания либо на торговом корабле, где команда вынуждена ютиться в трюме среди грузов, либо в тюрьме весьма свободного режима, где надзиратели стояли лишь на воротах, а в камерах не было ни стальных решеток, ни тяжелых дубовых дверей.
Нетипично для жизни города было и многое другое, например: отсутствие у большинства домов крыш (дождей ведь под землей не было), и подозрительное спокойствие на тесных улочках, которые скорее уж можно было считать проходами. Детвора не бегала под ногами и не орала, кидаясь друг в дружку грязью и иногда попадая в прохожих. Соседки не ругались и не вывешивали из окон сушиться белье (возможно, женщин в поселении вообще не было), а пьяницы не валялись в сточных канавах. Непривычным и противоестественным также показалось моррону абсолютное отсутствие всякой общественной жизни. Похоже, горных дел мастера не любили пустой болтовни и сборищ, а чесать языками да греметь стаканами иль пивными кружками предпочитали исключительно в рабочее время и за пределами горняцкого поселка. Здесь же они только ели, стирали и спали, а уж если и пили вино, то скромно и тихо, то есть не компаниями, а попарно или вообще в одиночку.
Это смелое предположение, как ни странно, оказалось верным. И вскоре глазам путников предстало неоспоримое тому доказательство. После пятого или шестого по счету домишки улочка внезапно расширилась, образовав крошечный пятачок перекрестка, миниатюрную площадь размером всего пятнадцать на двадцать шагов. Здесь, как и на улочках, не было ни души, а посредине возвышался столб с приклеенными на него листками: то ли приказами поселкового главы, то ли обычными объявлениями. Четыре из шести домов выходили на площадь задними, глухими стенками, не имевшими ни окон, ни дверей, и только два здания были возведены так, что, в принципе, допускалось, что время от времени в них будут захаживать посетители.
Первым было питейное заведение под многообещающей вывеской «Упой», внизу которой мелкими буквами было коряво написано: «разлив по кружкам и бочонкам». Как в большинстве домов поселка, крыши у корчмы не было, но рачительный хозяин заведения пошел дальше, весьма сэкономив на строительстве передней стены. Благодаря этому весь трактир был виден как на ладони, хоть рассматривать там было вовсе и нечего. Кухни не было, подсобных помещений тоже, за исключением погреба, массивный люк которого возвышался над деревянным полом прямо по центру строения. В левом углу открытого питейного зала стояла пирамида из дюжины бочек; а в правом приютился один-единственный стол и пара скамей, на одной из которых, забравшись с ногами и облокотившись спиной о холодную каменную стену, подремывал скучающий корчмарь, видать, давненько отвыкший потчевать за вечер более двух-трех посетителей. Однако, судя по толщине щек и прочих округлостей хозяина винных бочек, частенько пустовавший зал ничуть не вредил ведению хмельных дел и абсолютно не сказывался на толщине его кошелька. Скорее всего, горняки покупали вино бочонками перед уходом на карьер, а до закупочных емкостей в виде кружек опускались, лишь когда нужно было слегка опохмелиться или посекретничать с дружком, запершись у себя в дому. Появление на площади двух с половиной потенциальных клиентов не заставило толстяка даже слегка приоткрыть утонувших в щеках глаз.
