Татьяна Гуськова - Дети ночного неба
Тшиту жалко визжал, не успевая за ритмом, он был неприспособлен для подобной скорости, его фальшивое лезвие свистело в воздухе, грозя отлететь куда-нибудь.
Когда ритм замедлился, и я получила возможность осмотреться, мне почему-то бросилось в глаза самодовольное лицо человека в форме стражника, того, с которым разговаривал хозяин. Но долго думать над этим времени не было, танец вновь увлек меня, заставив забыть обо всем.
* * *
Снилась мне тишина. Тишина, что наступила в зале, после того, как я закончила танцевать. Тишина недоумения. Люди не могли понять, что они увидели. Хорошо это или плохо? Они расходились молча, погруженные в себя, и на плату я могла не рассчитывать. Того шакья, что всколыхнул во мне воспоминания, приятные и нет, я так и не нашла. Трактирщик никакого другого шакья, кроме меня, припомнить не смог.
— Вставай! — меня грубо потрясли за плечо. Удивленная появлением кого-то в своей вроде бы запертой каморке, я открыла глаза. Над моей постелью возвышались двое стражников.
— В чем дело?
— Это тебе господин наместник объяснит.
Я, недоумевая, оделась, ссориться с местной властью не хотелось. Но что могло понадобиться наместнику от меня? Взглянув на туповатые и недобрые лица своих сопровождающих, я решила, что спрашивать у них не стоит.
К резиденции наместника пришлось тащиться почти через весь город, что при размере оного, вовсе не так далеко.
Роскошеством убранства ни внешняя, ни внутренняя сторона наместничьего дома не поражала, скорее даже наоборот — были заметны следы упадка и разрушений. Наместника мы застали во дворе.
— О, это вы уже вернулись, а я только хотел верхом прокатиться.
Конюший, словно подтверждая его слова, вывел во двор роскошного серого в яблоках жеребца, который не соответствовал ни наместнику, ни его дому, наверняка взятка от какого-нибудь купца за возможность беспошлинно торговать в городе. Конек норовисто фыркал, прядал ушами и дергал головой, норовя вырвать поводья из рук.
— Красавец, правда? — наместник, видя мое восхищение, похлопал зверя по шее. — Ладно, Севр, ты пока погуляй с ним, а я займусь госпожой Чиа, или вы предпочитаете, чтобы вас называли Альча?
При звуке собственного имени сердце замерло в груди. Наместник, видя мое смущение, довольно улыбнулся и шутовски поклонился, приглашая пройти в дом.
Когда мы зашли в кабинет, он уселся за стол, кивнув мне на низенькое сиденье, застеленное расшитым покрывалом, впрочем, изрядно затертым.
Я решила идти в атаку.
— Что за безобразия такие, почему честным людям спокойно жить не дают?! Тащат их ни свет, ни заря через весь город, называют чужими именами?..
— О нет, госпожа Чиа, отнюдь не чужими, из столицы было дано точное описание.
Он достал из стола свиток, неторопливо разложил на подставке, придавив скручивающиеся края грузиками.
— Вот. «Разыскивается девушка 18–20 лет. Волосы черные, вьющиеся, длинные. Глаза светло-карие, скорее рыжие». Ну как, госпожа Чиа, у вас ведь действительно рыжие глаза. Читаю дальше: «Кожа смуглая. Лицо обычное, без природных меток, над правой бровью маленькая татуировка, в виде свернувшейся клубком черной кошки».
А вот столь приметную вещь стоило попенять себе в вину. Но никак я не могла расстаться со своей киской. Это была не просто цветная картинка на коже, а как бы продолжение меня, изображение моей сути темнело на лбу. Да и сердце не позволяло зачеркнуть последнее напоминание.
Я постаралась сесть как можно непринужденнее.
— Я — бродячая танцовщица, и это достаточное объяснение изображения на моем лбу. А что до описания, так под него подходит любая чистокровная виларка.
— О нет! — наместник недобро ухмыльнулся, заставив меня похолодеть. — Отнюдь не любая бродячая танцовщица может исполнять «Лунное Сияние» так, как исполняете его вы.
Опять пребольный щелчок по носу. И зачем было выпендриваться, ведь знаю же, что из этого ничего хорошего не выходит! Теперь оставалось только играть в непонимание, но наместник не глуп, он прекрасно знает, что поймал того, кого нужно. И пять тысяч шерлов за мою голову…
Пальцы машинально нащупали нагревшийся от тепла тела камень на крепкой серебряной цепочке, впрочем, мне иногда казалось, что он теплый всегда. Вырезанная из гагата черная кошка, точно повторяющая изображение на моем лбу. Одежду, конечно, будет жаль, да и вещей, оставленных в трактире, особенно Шайру, но… выбирать не приходится.
Откуда-то из-за моей спины, резко (и как я могла его не почувствовать!) шагнул мужчина, тот самый стражник, что наблюдал за моим выступлением. Толстый ошейник из железа, кое-где покрытого ржавчиной, сомкнулся на шее, больно прищемив волосы.
Гнев, неконтролируемый, дикий, бросил меня вперед, рев, вырвавшийся из горла, ничуть не напоминал человеческий голос, удлинившиеся когти чуть-чуть не достали до лица наместника, помешала натянувшаяся цепь, прикрепленная к ошейнику. Но до конца преобразиться не удалось: хладное железо тут же выпило силы.
Человек, державший цепь, дернул, свалив меня на пол, потом обратился к бледному как полотно наместнику.
— А вы говорили, что помощь вам не нужна.
— Но… — наместник никак не мог совладать с собой. Я лежала на полу, чувствуя, как сила покидает меня, начали медленно холодеть кончики пальцев и ушей. — Но как же люди в городе! Да и Снежок ее не испугался. И в доме полно амулетов от нечисти, у меня во все дверные косяки забиты серебряные гвозди!
Человек рассмеялся, ловко спутывая мне руки и ноги цепью.
— Это же не обычная нечисть. Каеш не боятся серебра, их и поймать-то можно только хладным железом.
— Да, об этом я слышал. Но слышал так же, что кайша,[3] если на него надеть железный ошейник, не может менять облик.
— Да. Это действительно странно, может, ошейник неплотно прилегал, — он тряхнул меня, проверяя, как сидит ошейник.
От ржавчины начинало саднить кожу, если я не избавлюсь от ошейника в ближайшие несколько часов, то красивые выпуклые рубцы будут обеспечены мне на всю жизнь.
Ну, проверь, проверь, не сомневайся, твой ошейник в порядке, не в порядке та кайша, что тебе досталась, охотник на оборотней. Но сомневаюсь, что с такими, как я, тебе приходилось сталкиваться, потому что на таких, как я, не охотятся, да и вряд ли будут охотиться теперь — по причине быстрого самостоятельного вымирания с помощью преданных врагов и непреданных друзей. Осталась только… Ладно, не буду об этом, и так на душе тяжко.
Соображать с хладным железом на шее оказалось необычайно трудно, было ощущение, что меня лишили всего, что было во мне лучшего, оставив внутри только страшную пустоту и холод.
