Александр Лукьянов - Раб сердец
1.
Четвёртого дня Желтня-месяца задолго до рассвета, на Огромадной Площе Мохны, столицы «вольного и народоправного Большерунья» начала собираться толпа, стекавшаяся из всех частей города. Все шли к Площе. Из кривых переулков Сине-Солёной и Вольнодышащей слобод, вытекала пёстрая толпа. В этих слободах обитали преимущественно чиновники, стражники, ростовщики, хозяева публичных домов и владельцы харчевен, вожаки разбойничьих ватаг и проповедники. Расплывшиеся в улыбках оживленные толстощёкие физиономии и пустая болтовня указывали на то, что цвет столицы спешил на некое зрелище. Смутный, развеселый гул напоминал гудение гигантского осиного роя.
Празднично разодетые писари и счетоводы, тюремные надзиратели и охранники, бренчащие чешуёй пёстрых наград сотники и тысячники Большерунийского воинства, дорогие шлюхи, общеизвестные лицедеи и шуты сияли от удовольствия. Их настроения ничуть не портило осеннее небо, затянутое свинцово-серыми тучами, сулившими дождь. Со стороны Мохны-реки тянуло холодной сыростью. Многие из достойных граждан надели высокие вязаные шапки с оторочкой из кротовьего меха; мужчины кутались в сшитые известными столичными портными зимние накидки, а женщины - в расшитые салопы и шушуны.
Огромадную Площу постоянно представляли сердцем не только столицы, но и всей страны и не жалели средств на придание ей благолепно-величественного вида. Ровное, вымощенное ярко-красным кирпичем прямоугольное пространство тянулось в длину на восемьсот шагов, а в ширину - на триста.
В западной части возвышалось Святилище Чёрного Властелина - сооружение из тёмного полированного гранита. В прежние времена именно перед ним проходили рунские рати во время праздников и военных смотров. В последнее время лешелюбские «народоправцы» чуть ли не еженедельно заикались о сносе Святилища, однако натыкались на молчаливо-злобное несогласие народа и откладывали разрушение величественного памятника до «лучших» времён. (-«Пока не передохнут старики, помнящие прошлое.» -мрачно говаривали рунцы). Теперь в новоизобретённые лешелюбами «дни всенародного единения и ликования» Святилище заключали в ящик из бело-лилово-оранжевых досок, отчего Огромадная Площа приобретала гнусный базарный вид.
Вот и сейчас от огромного трёхцветного короба тянулись многочисленные ряды деревянных скамей для зрителей. Задние ряды были выше передних, зрители, предъявляя проверяющим листки приглашений, карабкались по ним чтобы занять свои места. Вид у всех был самый беззаботный, как и следовало людям, которых ждет веселая и приятная забава.
К скрывающему Святилище ящику было пристроено деревянное же, но укрытое коврами возвышение для Зуда Крысеня и Хоря Головастика - высших должностных лиц так называемого Большерунийского Независимого Народоправия. Возвышение от остальной площади отделялось тремя цепями стражников, стоящих плечом к плечу с обнажёнными мечами.
Но что начиналось в то утро? Что праздновалось, что собрало на площадь такое множество зрителей?
Зуд Крысень и его послушный прихлебай Хорь Головастик надумали отметить очередное «знаменательное событие» - восьмидесятый день рождения Пьюна Громоздилы, их предшественника. (Сам Пьюн уж четыре года как успел помереть, не успев протрезветь.) Зуд и Хорь несколько недель назад приказали объявить, что в протяжение трех дней мохничам предстоит наслаждаться зрелищами и пировать за счет государства.
Вчера на берегу Мохны-реки были накрыты под открытым небом столы. Обитатели столицы обоих полов, всех возрастов и состояний угощались кашами, тёртой редькой, соленьями и лепёшками с маком до полуночи. Но главное - было море разливанное браги, так что гулянье в память Пьюна вылилось в невообразимую пьянку.
Впрочем, даже в прикормленной лешелюбами Мохне нашлись недовольные, не польстившиеся на дармовые харчи и выпивку. Они ворчали: «Благодетели! Отдают левой рукой сотую долю того, что награбила правая.» Но подавляющее большинство мохничей, совершенно не питая никаких тёплых чувств ни к покойному Громоздиле, ни к очень успешно здравствующим Крысеню и Головастику, тем не менее, невозмутимо поглощали предложенный им корм и хмель. Да и с собой прихватывали - то тут, то там простолюдины, для которых не было мест на скамьях и которым приходилось устраиваться под крепостной стеной, доставали стащенную вчера снедь. Ели с большим вдохновением, гасили похмелье пивом, перебрасываясь непристойными прибаутками и похабными шуточками.
Гости почище держались, ясное дело, обособленно от черни, вели светскую беседу, являя собою воплощённое изысканное воспитание. Эти, конечно не опускались до притащенных из дому лепешек и пирожков. Чтобы побаловать жен и детей исполненные достоинства знатные мохничи небрежными знаками подзывали торговцев и покупали весьма недешевые лакомства - так чтобы все видели. Для себя же отцам семейства приходилось подзывать продавцов каменьградского пенистого пива.
Тяжёлое одеяло туч и не думало сворачиваться, однако, озарённое сверху осенним солнцем, неохотно светлело. Дождя, как стало совершенно очевидно, не предвиделось.
Взгляды собравшихся всё чаще нетерпеливо устремлялись в сторону возвышения у трёхцветного короба. Ждали появления «сладкой парочки», как многие двусмысленно называли Зуда Крысеня и Хоря Головастика.
И вот на скамьях для избранных послышались шумные и дружные рукоплескания, с занятых простым людом откосов у стены крепости ответили нестройным хлопаньем в ладоши: в крепостных воротах появился Зуд Крысень.
Этому щуплому невысокому человечку было тогда пятьдесят девять лет. Шёл он подчёркнуто деловитой походкой, с отработанным выражением державной озабоченности и утомления на заострённом личике. А личико - наряду с характером - и послужило причиной для клички «Крысень», полученной Зудом еще в детстве.
Детские прозвища, как правило, беспощадно метки, злы и очень обидны. Мальчишки крайне редко отличаются тактичностью, и тут был как раз такой случай. Как в обучалище, так и в дворовой ватаге сверстники недолюбливали чахлого остроморденького и редковолосенького Зуда. Насмешливо отказывали в дружбе. Иногда за дело, а чаще - незаслуженно били его. Зуд вырос озлобленным на весь мир. Не случайно он стал обучаться особому искусству драки, позволявшему слабому бойцу одолеть более сильного, но неподготовленного. Не было случайностью и то, что, повзрослев, Зуд стал работать в службе сыска неблагонадёжных в Озёрном Городе. Но и там к нему относились с пренебрежением, доверяя лишь опросы шлюх, посетители которых в нетрезвом состоянии распускали язык и болтали лишнее о Чёрной Власти.
