Марина Казанцева - Нора под миром
— Да это местные. — ответил дядя Саня. — Гуляют пацаны.
Они тихо проехали мимо загулявших «пацанов» — двух дядей, заросших ще-тиной. Один лежал на спине под велосипедом и горланил песню. Другой пытался встать, не снимая ног с педалей — сразу на колёса.
Деревня Блошки была почти необитаемой. В ней оставалось всего семь до-мов, об остальных напоминали только заваленные мусором прямоугольники. Все брёвна постепенно растащили на растопку оставшиеся в живых старухи и местные пьянчуги. Лес подступил к самым огородам. А те давно заросли дикою травою, борщевник стоял такой, что в нём можно заблудиться. А в самой деревне вдоль бывшей улицы возвышались обломанные непогодой тополя. И были они так вели-ки, что смыкали кроны над густой муравой, которой поросла дорога.
Как ни странно, дом Пелагеи Семёновой стоял нетронут. Даже целы стёкла в окнах, хотя и не закрыты ставнями и даже не заколочены. Сад одичал и весь зарос малиной, крапивой и полынью. Баня слегка перекосилась, но редкие жердины чах-лого заборчика оставались на местах. В Блошках не трогали домов, у которых был жив хоть один хозяин.
— Никак Санька…?! — едва ворочая губами, матюкнулась ветхая старушка. Она, словно окоченевшая от зимней спячки муха, вылезла из-за такого же ветхого сарая. — И где ж ты… сын, столько годочков пропащался?
— В городе работал, бабка Лукерья. — ответил дядя Саня. — Милиционером.
— Ай, ай, малцанером! — восхитилась бабка. — А ето, знать, твоейная жена с сы-нишкой?
— Кто жив ещё, баушка Лукерья? — спросил Семёнов.
— Да кто тут жив у нас? Маниловна жива ещё. Кузьминичну снесли по осени, никто и не приехал. Захарыча забрали дети в город. Да Леший жив ещё. Чего ему, пню стоеросовому, сделается?!
Она ещё бубнила и перебирала всех, кого помнила, но Семёнов уже не слу-шал, он вместе с Зоей и Лёнькой прошёл калиткой внутрь палисада, ко входу в дом. Замочек на двери был ветхим, но сама дверь ещё крепка.
— Лет десять тут никто уж не живёт. — поведал дядя Саня и одним ударом мон-тировки сшиб вместе с петельками проржавевший насквозь замок.
Из тёмных сеней пахнуло запрелым сеном, старой пылью, засохшими кирза-чами и птичьим помётом. Зоя печально обернулась и посмотрела на машину. Зато Лёнька вдруг заинтересовался. Его всегда привлекали такие старые дома. А этот, судя по хорошо сохранившимся брёвнам и сухим доскам коридора, должен ещё долго продержаться. Поэтому Лёнька обошёл мать и поспешил к Семёнову. Тот уже ковырялся со внутренней дверью. Кончилось всё тем, что снова пришлось прибегнуть к монтировке.
Внутри, как водится, всё страшно захламлено. Пелагея Петровна, как все де-ревенские старухи, была очень бережлива. В пятистенке нашлось место для всего: старых вёдер с вышибленным дном, рассохшихся бочек разного калибра, плотниц-ких инструментов, садового инвентаря и многого другого. За громоздкой русской печью с прочерневшими боками находилась крохотная кухня. На голых брёвнах висел образчик деревенского столярного искусства середины прошлого века — по-судный шкафчик. А в нём сохранились пожелтевшие тарелки с едва заметной над-писью «Общепит», страшненькие вилки, щербатые ложки, деревенские гранёные стограммовые стопарики. Занавеска на оборвавшейся верёвке повисла и открыла заросшую паутиной верхнюю полку. На ней выстроились в ряд совершенно целые глиняные крынки. Глядя на них, Зоя ободрилась. Ей вдруг вспомнилась мечта — вечернее чаепитие в саду.
Перед парадными окнами красовалось главное сокровище дома Семёновых — три телевизора. На древней тумбочке растопырилась боками богатырская «Раду-га», а в сопровождении на разнокалиберных стульях — два небольших чёрно-белых «Кварца-101», оба без регуляторов громкости.
— Их зовут Правый и Левый. — с тихой грустью поведал дядя Саня.
В соседней, смежной комнате, за низкой дверью со скрипучими петлями, о-наружилась симпатичная комната. Лёнька со внезапно проснувшимся интересом обнюхивал это новое для него явление. Человек, выросший в стандартной двух-комнатной квартире, никогда никуда не выезжавший, подвержен непонятному чувству, похожему на ностальгию. Следы чужой жизни, ветхие свидетельства иного бытия для него всё равно что запахи дикой природы для домашнего пса.
В комнате находился древний комод с застеклённой верхней частью, срабо-танный не иначе, как в начале прошлого века. Столбики, просто вытачанные на нехитром деревенском токарном станке, покрыты облезлым лаком. Внутри, за поросшим пылью неровным стеклом толпились всё те же стопки и антикварные по нынешним временам гранёные рюмки мутного стекла на ножке. А на задней стенке на гвоздиках навешаны древние ёлочные игрушки: серебряные шишки, разноцветные шары, картонные снежинки и обесцвеченные временем фигурки Снегурочки и деда Мороза. Вдоль стены стояли, как на параде, стулья, сколочен-ные из останков себе подобных. И больше в комнате не было ничего.
Зоя с дядей Сашей что-то обсуждали, но Лёнька не стал вникать и отправился в сени обследовать летнюю резиденцию. Он уже понял, что дом ему понравился, а в неполной семье Косицыных всё решал именно он, а не мама. И значило это, что старое жильё недолго останется заброшенным, потому что внутренним чутьём Лёнька понял, как дорого дяде Саше это родовое гнездо Семёновых.
Разведка в сенях принесла новые открытия. Прямо из тёмного коридора шла дверь в бывший коровник. От земли ещё несло холодком, но слежавшееся за мно-го лет сено, наваленное на жердянный потолок, просыпалось сквозь щели мелкою трухой, и весь пол коровника был ровно усыпан светлой шелухой. Лёнька не стал заходить туда, лишь осмотрел с лестницы всё немудрящее хозяйство: вёдра, кадки, бочки, вилы, кормушку. Был там также громадный кусок серой каменной соли, глубоко пролизанный несколькими поколениями бурёнок. Особенно хороши были двустворчатые ворота, с маленьким вертикальным окошечком, заложенные попе-речным брусом. Со внезапно проснувшимся чувством Лён посмотрел вокруг. В нём на мгновение шевельнулась память Ивана-коровьего сына, деревенского жи-теля, поэта немудрящей, неяркой, некомфортной глубинки.
Он прошёл тёмным коридором дальше. И обнаружил нечто вроде большого чулана. Дверь была снята с петель и стояла рядом. И неудивительно, потому что косяки слегка перекосились. Внутри царил непролазный хлам. Особенно хороши были здоровенные кованые сундуки. Но, если всё это выкинуть, то получится ещё одна большая комната. Память Ивана подсказала её название: летник, не отапли-ваемая комната, в которой хорошо спать летом, когда жара выживает обитателей из пятистенка и они ищут спасения на сеновале. Наверно, близость коровника де-лала ночной сон в летнике своеобразно развлекательным. Сквозь маленькое окош-ко проникал яркий свет: оно смотрело на восток. И вообще дом был светел, сух и приветлив.
