Юлия Остапенко - Боги реки
– Не знаю, что ты там бормочешь, – мрачно бросил он, и мсанка поползла к нему на четвереньках, раскачивая и без того еле удерживающуюся на волнах лодчонку.
– Совсем охренела, дура! – заорал Мэдок и умолк, когда коровница нежно коснулась его правой руки повыше локтя и снова что-то залопотала. «Глянуть рану хочет. Странное дело». Мэдок подумал, а не схватить ли её за тонкую шейку и не швырнуть ли за борт, но вовремя рассудил, что не может знать, кто будет на берегу, к которому их рано или поздно прибьёт. Если это будут мсанки, то лучше ему иметь при себе их принцессу. Да и от стрел ею можно прикрыться в случае чего…
– Лады, девка, – проворчал он, разворачиваясь так, чтобы лучи солнца падали на его разрубленный локоть. – Поглядим.
Человек был ужасен – огромный и мохнатый, словно лес. Он напомнил Таринайе диковинных северных зверей, именуемых медведями, самым жутким в которых было то, что они могли передвигаться на задних ногах, как люди. Таринайя знала, что раненые медведи опаснее невредимых, и даже не могла представить, каково оказаться вдвоём с раненым медведем в утлой лодчонке посреди Полноводной. Она была безоружна, а столкнуть этого гиганта в реку у неё просто не хватит сил. Можно было прыгнуть в воду и попытаться достичь берега вплавь, но течение Полноводной слишком бурное. Потому Таринайя сидела, вцепившись в борта лодки, и смотрела на варвара во все глаза, думая, что по крайней мере успела вознести богам молитву перед смертью – редкая удача и большое счастье для мсанка.
Однако северянин не набросился на неё – более того, он даже с ней заговорил. Таринайя не понимала речи варваров, но знала, что ни один уважающий себя воин не заговорит с врагом перед тем, как убить его – священный миг смерти не дулжно осквернять словами. Это ободрило её, и она села ровнее. Северянин тем временем глянул на свой локоть, рассечённый до кости скользящим ударом палаша, и вдруг, ткнув кровавой раной Таринайе в лицо, что-то кратко и свирепо сказал. Она по-прежнему не понимала слов, но жест был недвусмысленным. Сердце Таринайи наполнилось признательностью и нежностью к этому варвару, предлагавшему свою кровь дочери врага. Верно говорят, что и на Севере ещё не исчезло полностью понятие чести: слабая женщина всегда остаётся слабой женщиной, даже когда она дочь, мать и жена противника. Правда, большинство северян предпочитало убивать и насиловать вражеских жён, но некоторые вставали на их защиту, ибо женщины рожают и северян, и мсанков. Душа Таринайи возликовала, а мысли её вновь обратились к богам с хвалой. Впрочем, на сей раз молитва была мысленной и очень короткой.
– Благодарю тебя, отважный воин, – торжественно произнесла Таринайя, стараясь говорить внятно. – Да будет тебе известно, что я – Таринайя, дочь Риная, шестого вождя мсанков. Я с готовностью принимаю твою помощь. Твои и мои боги, а также мои сородичи не забудут такого великодушия.
Северянин молча выслушал её, а потом плюнул ей в лицо и тут же отвернулся, видимо, смущённый собственным поступком. Таринайя была этому даже рада, ибо сама она в этот миг зарделась, потрясённая столь высоким знаком внимания и расположения. Её одаривали им лишь несколько раз – мать и некоторые старые женщины племени, и однажды отец, когда она сама пытала и казнила врага, проходя обряд посвящения в зрелые мсанки. Но сейчас она не сделала ничего, чтобы заслужить подобную милость, пусть даже от варвара – насколько знала Таринайя, северяне редко плюют на своих женщин, оставляя эту честь для врагов, которых уважают гораздо больше. Может, всё дело в том, что она была врагом? Но ведь он же предложил ей защиту. Значит, тут что-то другое…
– Храбрый воин, следует ли мне считать, что я могу рассчитывать на твоё расположение? – набравшись смелости, спросила Таринайя.
Северянин взглянул на неё из-под косматых бровей. У него были красивые глаза – сине-стальные, как свежевыкованный меч. Мужчина повернул голову справа налево и слева направо, являя общий для всех народов знак согласия, и Таринайя возликовала. Он сказал что-то, но она уже пробиралась к нему, одержимая желанием помочь столь достойному и благородному мужу. Когда она потянулась к ране, он вздрогнул и закричал, видимо, не желая, чтобы она оскверняла свои руки его кровью и гноем.
– Не волнуйся, мой храбрый воин, – сказала Таринайя, касаясь его плеча. – Я знаю, северные женщины слишком изнежены, ваши раны омывают мужчины, но женщины мсанков – дело иное. Позволь мне помочь тебе, как ты поможешь мне.
Он проворчал что-то, и она поняла, что он согласен принять её заботу. Таринайя жестом попросила его развернуться к свету и разорвала окровавленный рукав рубахи. У неё не было ни иглы, чтобы зашить рану, ни трав, чтобы сделать заживляющий настой, и она смогла только омыть её и забинтовать полоской кожи, оторванной от собственного подола. Таринайя завязывала узел на предплечье своего нежданного защитника, и слезы смиренной благодарности текли по её щекам.
Ночью стало полегче – духота немного спала, жар пожарищ, днём долетавший даже до середины реки, приглушила ночная сырость, но берега продолжали пылать, и светло было почти как днём. Мэдок снова почувствовал слабость, лег на дно лодки и теперь видел только небо, бархатисто-чёрное, без звёзд – боги спрятались от него, видимо, не слишком желая выслушивать упрёки. Мсанка наловила рыбы сетью, нашедшейся в лодке – коровница оказалась ещё и неплохой рыбачкой. Мэдок не хотел есть, но знал, что надо, и проглотил рыбёшку сырой, почти не разжёвывая. Вкуса он не почувствовал.
Вот так они и плыли: молча, сидя в разных концах лодки, отдавшись на волю Ленты и богов – каждый своих. Мсанка поглядывала на Мэдока с тревогой и нежностью. Он вяло подумал, не трахнуть ли её, но особого желания не было – он чувствовал себя совершенно разбитым, и к тому же хотел спать, да и прелестей коровниц Мэдок никогда не ценил.
Он немного подремал, потом проснулся и стал думать о своём отряде. Они шли на юг, тесня мсанков с их насиженных местечек: это было просто, большая часть племён воевала между собой, а потому они оказались разрознены, и их легко можно было задавить количеством. Правда, коровники отличались особой свирепостью, один воин у них с легкостью сходил за троих. Мэдок слышал, что посвящение во взрослые мсанки проходит одинаково для мужчин и женщин, хотя только мужчины имеют право участвовать в битвах – впрочем, это не делало встречи с жаркими коровницами приятнее. Поговаривали, что они варили и ели своих младенцев и снимали кожу с живых врагов, чтобы доказать собственную зрелость, а мертвецов рубили на куски, дабы те потом не восстали из могилы и не убили своих потомков. Коровья принцесса тоненько и красиво пела на корме, запрокинув уродливую мордочку к небу, а Мэдок лежал на спине, положив здоровую руку под голову, и думал о том, верно ли поступил, не отправив её богам реки – пусть они были и не его богами. Он чувствовал, что слабеет час от часу, и хотя мсанка не проявляла недружелюбия, ощущал смутную угрозу, исходившую от неё.
