Урсула Ле Гуин - Изменить взгляд
— Геня, дорогой, о чем ты? Что нехорошо?
— Нехорошо, — улыбнулся тот, и его тихий голос испугал Мириам. Серые глаза потеряли ясность, казались мутными. — Препараты, — пояснил он. — Таблетки. Лекарства.
— Ну конечно, ты разбираешься в медицине гораздо лучше, чем я, — сказала Мириам. — Ты более опытный врач, чем я. Или ты решил отказаться от лечения? Да, Геня? Отказываешься? — проговорила она надломленным голосом, даже покачнувшись от гнева, который внезапно вспыхнул в ней, вырос откуда-то изнутри, из столь тщательно и глубоко запрятанной тревоги.
— Отказываюсь. От метов.
— От метов? Отказываешься? О чем ты говоришь?
— За две недели я не принял ни одной таблетки.
От этих слов Мириам захлестнула волна отчаянной ярости; кровь ударила в лицо, и оно словно увеличилось в два раза.
— Две недели?! Так вот почему ты снова оказался в лазарете! Где, ты думал, окончится эта дурацкая затея? Какой же ты дурак! Хорошо еще, что не умер!
— Мириам, мне не стало хуже, когда я прекратил принимать пилюли. Всю последнюю неделю я чувствовал себя даже лучше, чем обычно. До сегодняшнего дня. Но тут дело в другом. Вероятно, тепловой удар. Я забыл надеть шляпу… — Щеки Гени залились слабым румянцем — то ли от попытки оправдать свои поступки, то ли от стыда. Очень глупо работать в поле с непокрытой головой. Несмотря на всю свою тусклость, НСЦ 641 могла нагреть незащищенную человеческую голову так же, как пламенное Солнце, и Геня поплатился за собственную небрежность. — Понимаешь, этим утром я чувствовал себя прекрасно, действительно хорошо, и не отставал от других, когда мы рыхлили землю. Потом появилось легкое головокружение, но я не хотел останавливаться: мне так нравилось работать вместе со всеми, я и не думал о тепловом ударе.
Мириам почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и от этого настолько разозлилась, что не могла произнести ни слова. Она поднялась с кровати Гени и сделала несколько шагов между рядами кроватей — четыре с одной стороны и четыре с другой. Затем повернулась и остановилась, глядя в окно на окрашенный в грязные цвета бесформенный уродливый мир.
— Мириам, а на самом деле, может, метаболики действуют на меня хуже, чем натуральные протеины? — Геня говорил еще что-то, но она не слушала. Ее переполняли печаль, гнев и страх, которые наконец-то взорвались где-то внутри.
— Геня, Геня, ну как ты мог? — выкрикнула Мириам. — Как мог ты сдаться после стольких лет борьбы? Я не вынесу этого! — Но слова эти не были сказаны вслух. Ни слова. Никогда. Она кричала мысленно, и лишь несколько слезинок пролились и сбежали по щекам, но пациент видел лишь спину доктора. Сквозь слезы Мириам посмотрела на плоскую равнину и тусклое солнце. — Ненавижу все это, — тихо сказала она окружающему миру. И через мгновение, собравшись с силами, повернулась к Гене, который сел на кровати, обеспокоенный столь долгим молчанием: — Ложись и лежи тихо. Перед обедом прими две таблетки. Если тебе что-то понадобится, Геза дежурит в комнате сиделок. — И Мириам вышла из палаты.
Выйдя из лазарета, Мириам увидела Тину, которая брела по ведущей с поля тропинке. Без сомнения, она шла навестить Геню. Из-за всех своих-одышек и лихорадок Геня никогда не искал дружбы с девушками. Выбор же у него был: Тина, Шошанна, Белла, Рахиль. В прошлом году, когда Геня жил с Рахилью, они регулярно брали в клинике контрацептивы, но в конце концов разошлись. Не поженились, хотя в таком возрасте — двадцать четыре года — дети поселенцев обычно были уже женаты и имели собственных детей. Геня не женился на Рахили, и Мириам знала почему. Генетическая этика. Скверные гены обязательно проявятся в следующем поколении. Поселению же больные не нужны. У Гени не должно быть потомства, а потому он никогда не женится и не может просить Рахиль остаться бездетной ради любви к нему. Поселениям необходимы крепкие дети, множество здоровых молодых туземцев, которые с помощью метаболиков смогут выжить на этой планете.
Рахиль не сошлась ни с кем другим. Но ей всего лишь восемнадцать. Она все преодолеет. Скорее всего выйдет замуж за парня из другого поселения и уедет, уедет подальше от больших серых глаз Гени. Так будет лучше для нее самой. И для него.
Не удивительно, что у Гени возникают мысли о самоубийстве! Мириам думала об этом и судорожно пыталась отогнать ужасные мысли. Она ужасно устала и собралась было уже пойти к себе, чтобы помыться и переодеться, сменить настроение перед ужином. Но пустая комната вызывала лишь тоску и уныние — Леонид уехал в поселение Салем и не собирался возвращаться еще по крайней мере в течение месяца. Не в силах вынести этого, Мириам направилась через пыльную центральную площадь поселения к зданию столовой и вошла в Гостиную. Чтобы убежать, скрыться от безветренной дымки, серого неба и уродливого солнца.
В Гостиной были двое: командор Марка дремал на одной из обитых мягким деревянных кушеток, а Рейне читал. Два старейших члена поселения. Фактически командор Марка был самым старым человеком на свете. В сорок четыре года он руководил полетом Флота изгнанников со Старой Земли на Новый Зион. А сейчас, в семьдесят, стал дряхлым и больным. Людям плохо жилось на этой планете. Они рано старились, умирали в пятьдесят — шестьдесят лет. Рейне, биохимику, недавно исполнилось сорок пять, но выглядел он на двадцать лет старше. «Чертов клуб стариков», — угрюмо подумала Мириам. И это было действительно так: молодые люди, родившиеся на Зионе, приходили в Гостиную редко. Они приходили сюда почитать, поскольку здесь находилась библиотека поселения, полная книг, пленок, микрофильмов, но читали лишь немногие — остальные, вероятно, просто не имели для этого времени. Возможно, молодежь несколько беспокоил апрельский свет и картины. Все они такие высоконравственные, суровые, серьезные молодые люди, в их жизни нет места для досуга, для красоты — разве могут они понять, что старшему поколению необходима роскошь, этот единственный рай, единственное место, похожее на дом…
В Гостиной не было ни одного окна. Аврам, мастер-золотые руки по части всего электрического, оборудовал здесь искусственное освещение, воспроизводящее цвет и структуру солнечного света — не НСЦ 641, а именно Солнца. Поэтому вошедшему в Гостиную казалось, что он попал в дом, находящийся на Земле, в теплый солнечный апрельский или майский день и все вокруг озарено ясным, чистым, прекрасным светом. Аврам и еще несколько человек долго работали над картинами, увеличивая цветные фотографии приблизительно до квадратного метра: земные пейзажи, рисунки, привезенные колонистами, — Венеция, Негев, купола Кремля, фермы в Португалии, Мертвое море, степь Хэмпстеда, побережье Орегона, луга в Польше, города, леса, горы, кипарисы Ван Гога, Скалистые горы Бирстадта, кувшинки Моне, таинственные голубые пещеры Леонардо. Стены комнаты были покрыты рисунками и картинами, десятками картин, изображавшими все красоты Земли. Чтобы рожденные на Земле могли видеть и помнить, а рожденные на Зионе — видеть и знать.
