Татьяна Апраксина - Остаться людьми
Про Стрелка Сэма. Вчера? Смотрел. Я каждую серию смотрю, и по третьему каналу, и по «Трэнгему». До свидания.
Как здесь можно спать, как здесь можно жить — если даже вода, то, что хозяин назвал водой, странно пахнет и горчит? Жажда сушит губы, но страшно, слишком страшно поднести ко рту стакан этой прозрачной дряни — потому что воняет невесть чем, и на попытках сделать глоток горло стискивает спазмом. Яд? Но этим ядом пропиталось здесь все. Многими ядами. У каждого свой вкус и запах… …но как же хочется пить! Пить — и спать, словно в жару, и тянет прикрыть глаза, будто в детстве, во время простуды. Кажется, что вот, сейчас придет нянька, сменит на лбу тряпку, пропитанную уксусом, задует свечу — и тогда из углов, из теней полезут бесы и демоны, будут тянуть полупрозрачные дымчатые лапы… Не демоны, не лапы. Люди, руки — только невозможно в это поверить, когда на миг прикрываешь глаза, и остаешься во власти запахов и звуков, бредовых и страшных, окружающих со всех сторон…
Нашли кого спрашивать! Дурака на голову больного! Да он вам что угодно скажет, только вот без попечителя, без его врача, без офицера из «чайдл-кейр» это все пустой звук! Он же как корова, ей-ей. Есть хочешь? Хочу. Есть не хочешь? Не хочу. Идите отсюда, пока полисов не позвала! Обыск? Нет, не надо обыска. Я за братцевы шашни не в ответе! И вообще ордер сначала принесите. Хотя лучше не надо. Хорна и спрашивайте, а я что, я ничего. Попросил меня, я и сказала. Ничего не знаю и знать не хочу. Не надо ордер-то…
Лежать на скользком полу, то и дело касаться его рукой, удивляться — гладкая, словно полированное дерево, поверхность, но если нажать пальцем, слегка прогибается. Ложе, предложенное хозяином, слишком узкое и жесткое, и если второе еще привычно, то необходимость держать ноги согнутыми, упираясь либо спиной, либо коленями в стену злит. На полу удобнее, проще — не больно-то отличается от ночевки в поле. Если не думать об этом поле, если запретить себе разглядывать каждую деталь, каждую странную вещь, обстановку, заставляющую вспомнить о давешней простуде… Узкое, короткое — едва по ширине плеч, и ноги подгибать приходится — ложе на прямых ножках. Впрочем, люди здесь все невысокие. Красный материал, похожий на крашеное дерево, но если щелкнуть ногтем — не дерево, другой звук, легкий и звонкий. Шелковистый, чуть скользящий под пальцами материал, в котором не различить нитей утка и основы. Если протянуть руку и пощупать подушку, то набита она чем-то, едва заметно скрипящим. Это не перо, не пух. Все чужое и удивительное, можно долго разглядывать, но глаза слипаются: уж больно много чужого, и ничего, ничего, кроме одежды — своего, привычного. Неужели это навсегда?
Нет у нас никакого актера. Да и не актер это вовсе. Никто в пальто. Без документов. Неместный. Совсем неместный. Ну давайте, господин мэр, предположим, что раз в три года в Невер-парке с неба падают люди. Традиция у них такая. Сначала падают, а потом обратно запрыгивают, и все, и никаких проблем. Да, выпил. А что, честному избирателю после такого нервного дня уже расслабиться нельзя? Да плевать мне, кого он там убил. Какого-нибудь бритого ньюба. Полисам же легче. Это добро у нас в городе плодится каждый день. Сколько искалечил? Пятерых? Молодец. Да вообще нечаянно он. Традиция у них такая. Не любят неприличного обращения. Другие люди. Не то что сопляки бритолобые.
Ушел. Вот хоть арестовывайте меня, хоть что. Ушел. Отпустил я его. И никакого укрывательства вы мне не прилепите. Ничего не знал. Подвез человека до приличного района. Высадил. Утром высадил, да, а что — запрещено? Он мне не говорил, кого там убил, кому что поломал. Ничего не знаю. Высадил и нарочно спиной отвернулся, чтобы не видеть, куда пойдет. Скушали, господин мэр? А теперь отстаньте от честного Хорна. Не моя это заправка! Не я это! У меня и костюма такого нет! Хорошо, чтоб вам подавиться, господин мэр. К коллекторным я его отвез. Скушали? Ищите, ищите. Коллекторные вам в помощь. Там и не от таких годами прятались!
Спуск под землю. Когда к горлу подступает крик ужаса, остается только сжать губы, потом закусить их — до крови, до невозможности развести сведенные спазмом челюсти, и молиться богам: не дайте мне заорать. Позорно, постыдно, недостойно. Узкие ходы, полумрак, осклизлые ступени, покрытые странной корявой чешуей стены, запахи — впервые живые, но не менее гадкие, чем прежние: дерьмо, моча, тухлая застоявшаяся вода, сырость и плесень. Словно подземелья давно заброшенного тюремного замка — но бесконечные, должно быть, этот замок размером со столицу.
К Косому К в стоки? Дайте, пожалуйста, бланк заявления об увольнении. Месячный оклад? Хорошо, я бланк сам распечатаю. Годовой? За разговор? И расширенную страховку для всех членов семьи. Полную пятилетнюю.
Как странно, что и они, и я говорим на одном языке. Чудо святой Этель действует и здесь? Надо будет потом спросить. Они не похожи на врагов. И даже не похожи на тех невежд, которым пришлось указать место.
Господин мэр как на елке живет, ей-ей. Думает, ему на шару все готовы лезть к коллекторным. К Косому К — вот так, за здорово живешь, за оклад его вшивый, который на белые тапочки только-только хватит, если что. Вообще Косой К парень нормальный, на самом деле. Шарахнутый, конечно, на обе головы. Да нет, увидишь, одна у него голова. Но шарахнутый — как на две.
Я хочу спать, я не могу здесь спать, хочу и не могу, хочу — и не могу, под землей, в тесной каморке размером с кладовку, где потолок валится на голову, а кривые стены обступают со всех сторон… только я не хочу, чтобы они видели, что я — не могу. «Никогда не показывай, что думаешь, что чувствуешь, чего хочешь. И вдвойне берегись выказать слабость» — отец, а вы смогли бы следовать своему уроку здесь?
Я — могу. Вы гордитесь мной, отец? Вы так гордились нами, когда мы не выдавали чувств — и презирали, до смерти презирали, когда случалось иначе. До смерти — и если бы это было шуткой. Увы.
Косой, я знаю, что от вас выдачи нет. Знаю, не вопрос. Будь спок! Только поговорить. Очень вперлось господину мэру узнать что-то про актера. Такого, белобрысого, из Невер-парка. Служба, сам понимаешь. Собачки не служат, собачки на сворках ходят. Так что за актер-то такой? Вот счастье-то будет, когда я приду назад и мэру скажу, что его актера трясучка прихватила… Не знаю я, что ему так уперлось, но вряд ли дело в банде поломанной. Это у господина мэра любопытство побегунчиковое обострилось, за казенный счет. Актер, говорят, не первый уже. Может, у них секта, а, Косой? Так что мне ему сказать-то, чтоб отвалился? Чего? Я столько не вклею. Да мне растереть, правда это или нет. Мне надо начальничку что-то сказать. Пусть будет секта, а?
