Светлана Крушина - Путь Богини Мудрой
— Я буду мешать тебе, да? — с горечью спросила она.
— Нет, что ты, — ласково отозвался он. — Ты никогда не мешаешь мне. Но тебе будет скучно со мной, Стрекоза.
— Мне никогда не бывает скучно, когда мы вместе!
Он улыбнулся ей и опустил подбородок на сцепленные в замок руки. Широкие рукава соскользнули, открывая узкие запястья и тонкие предплечья. Руки у него были как у девушки. Но Лионетта как никто знала, насколько обманчиво впечатление хрупкости и слабости, и какая сила духа заключена в мальчишески худом теле.
— Так мне можно будет, как прежде, приходить к тебе?
— Конечно, приходи, когда захочешь, Стрекоза.
Украдкой Лионель бросил взгляд на пюпитр с оставленной книгой, и у Лионетты упало сердце. Ему не терпится вернуться к своим занятиям, а она мешает. Все-таки мешает, что бы он ни говорил…
Лионетта встала и, улыбнувшись через силу, с деланной бодростью сказала:
— Ну, я пойду. Матушка затеяла сегодня стирку, нужно помочь.
— Конечно, Стрекоза.
— А корзинку оставлю у тебя, заберу в другой раз.
— Право, мне ни за что не осилить такую гору пирожков, — смеясь, запротестовал Лионель.
— Ну, угости товарищей.
— Хорошо.
Неотрывно глядя на нее жаркими черными глазами (и от этого взгляда сердце проваливалось в живот), Лионель тоже встал и подошел к ней. Лионетта затаила дыхание, закрыла глаза и почувствовала прикосновение узких ладоней к своим вискам.
— До встречи, Стрекоза, — сказал он и поцеловал ее в лоб. Для этого ему пришлось приподняться на цыпочки, а ей — немного наклонить голову, потому что роста они были равного. Любой, кто увидел бы их теперь вместе, не усомнился бы ни на секунду в том, что они родные брат и сестра. Оба невысокие и хрупкие, с черными глазами и волосами, только у Лионеля пряди свободно падали на плечи, а у Лионетты две длинные косы змеились по спине. И поцелуй, хотя и нежный, дышал одной только братской любовью.
— До встречи, Лионель, — отозвалась она, стараясь, чтобы переполнявшая ее горечь не просочилась в слова прощания. Лионель протянул ей варежки. Они были мокрыми от растаявшего снега и холодными, но Лионетта молча надела их.
Она потянула на себя дверь и вдруг замешкалась на пороге. Обернулась через плечо и увидела, что он уже стоит у пюпитра, и огонек свечи озаряет страницы раскрытой книги.
Двухэтажный каменный дом мастера Риатта стоял на Тополиной улице, в торговом квартале Аркары. На первом этаже располагалась мастерская и небольшая лавка, на втором жил сам мастер с женой и дочерью. Узкий двухоконный фасад с обеих сторон был зажат такими же домами, где жили такие же ремесленники. Улица круто взбегала вверх, потом так же круто спускалась вниз, и зимой, когда булыжная мостовая покрывалась льдом и снегом, ребятишки с визгом и хохотом скатывались вниз на санках, поднимая тучи снежной пыли. Пять лет назад и Лионетта обожала эту забаву. У них с Лионелем были одни на двоих санки, и когда они неслись с горы, Лионетта, сидевшая сзади, замирала от восторга и страха, и крепче прижималась к другу, обнимая его за пояс. Дом мастера Германа стоял прямо напротив дома мастера Риатта, как зеркальное отражение. Из окон на вторых этажах выглядывали госпожа Ромили — мать Лионеля, — и госпожа Аманда — мать Лионетты, — и в голос кричали своим чадам, чтобы те шли домой, сушиться и греться. Дети, конечно, делали вид, что не слышат. Да и как услышать, когда ветер свистит в ушах, перемешиваясь с радостным смехом друга?.. Потом в Аркару пришла оспа, не стало мастера Германа и госпожи Ромили, дом их заколотили, а Лионель окончательно перебрался жить в храм и больше не катался на санках с горы.
Лионетта постояла немного, глядя на играющих ребятишек. На душе было тоскливо. Как ей хотелось, чтобы Лионель вернулся в дом своих родителей, оставил храм, оставил свою Богиню! Но если он примет посвящение, этого не случится уже никогда. Богиня не отпустит его, а дом перейдет во владение храма — в качестве взноса нового служителя Гесинды.
Снег, пока Лионетта шла от храма, прекратился. Облачный покров истончился, меж обрывков туч робко проглядывало солнце. Миллионы крошечных огней, ярче сияния бриллиантов, загорелись на белоснежных пушистых сугробах. Лионетта сощурилась и закрыла глаза варежкой — блеск слепил нестерпимо.
— Стрекоза!
Кто-то высокий и широкоплечий приблизился и встал перед ней, закрыв собою солнце. Лионетта убрала руку и подняла голову, по-прежнему щуря глаза. Перед ней стоял рослый юноша в распахнутом стеганом дублете и с непокрытой головой, его русые волосы были зачесаны со лба назад и собраны в конский хвост. Руки он держал за спиной и смотрел на Лионетту нерешительно, почти робко. Эта нерешительность настолько не вязалась с его высоким ростом и крепким сложением, что Лионетта не удержалась и бросила насмешливо:
— Не смей называть меня Стрекозой! Не для тебя это имя.
Юноша вспыхнул, покраснел и переступил с ноги на ногу.
— За что ты сердишься? Чем я тебя обидел?
— Ничем. И я не сержусь.
Лионетта бросила последний взгляд на играющих детей и тихонько вздохнула. Словно дерево, обошла юношу и направилась к дому. Юноша нерешительно двинулся следом.
— Ну, чего тебе? — нетерпеливо спросила Лионетта, обернувшись через плечо.
— Вот… возьми. Это тебе.
Он протягивал ей руку, в которой оказался зажатым маленький букет фиалок. Лионетта остановилась и даже ахнула от изумления — фиалки, зимой! Где только взял? Она непроизвольно потянулась к цветам, но спохватилась и отдернула руку. Взглянула исподлобья, сердито.
— С чего это тебе вздумалось, Ивон?
— Пойдем завтра на каток… — он коротко вскинул на нее просящие глаза и снова опустил их.
— Нет, я не могу. Я занята.
— Чем же? — Ивон опять вспыхнул, но иначе — на скулах его загорелись красные пятна, но лицо оставалось бледным. Говорил он тихо, напряженно. В ладони стискивал что было сил букетик фиалок.
— Не твое дело.
— Снова пойдешь в храм? К этому длиннорясому, магу-недоучке? Что тебе в нем? Ему ничего не нужно, кроме дурацких магических формул и пыльных книг! И ты ему не нужна! Зачем ты к нему ходишь, Стрекоза?
— Дурак! Что ты понимаешь! — закусив губу, Лионетта ударила его по руке. От неожиданности он разжал пальцы, и фиалки упали в пушистый снег.
— Ну вот, — потерянно сказал Ивон. — Посмотри, что ты наделала.
— Дурак! — повторила Лионетта громче и отчаянней и отступила на шаг. — Не нужны мне твои цветы! Не приноси мне их больше. И сам не подходи. Понятно?
— Значит, не пойдешь на каток? — тихо спросил он, не поднимая глаз от сиротливо лежащих в снегу никому не нужных цветов.
