Кэрол Берг - Песня зверя
— …Никогда не видела, чтобы такое — и у живого… Слушай, Нарим, — может, он беглый раб? Ой! Что ж мне это сразу в голову не пришло? Я б тогда его сюда не тащила…
По моей голой спине легко пробежали чьи-то пальцы. Почему темноты никогда не дождешься, когда она больше всего нужна? Укрыть бы под ее покровом то, о чем я не мог даже вспоминать…
— Какой же он раб. Посмотри — разрез глаз, темные волосы, рост… Он же явно сенай.
Первый голос принадлежал молодой женщине, а второй — несомненно, элиму. Я сразу представил себе, как холодные серые глаза осматривают мои раны, а тонкие пальцы задумчиво потирают бескровную щеку.
— Сенай? — удивилась девушка. — Шутишь! Подумаешь — рост и масть. Чтобы сенай — и дошел до такого?! От него же разит, как из помойки! И шрамы у него, и… всеблагая Тьясса, что у него с руками?!
Почему, ну почему я не мог пошевелиться? Мне же и самому никак с этим не смириться! Нельзя, чтобы другие смотрели! Лежа лицом вниз на соломенном тюфяке, я видел, как прямо у меня под носом деловито плетет паутину паучок, и чувствовал себя скелетом жареного поросенка после праздничного пира — голым, беспомощным, никому не нужным, — а воспоминания о пережитых ужасах не позволяли мне встать на несчастные обглоданные ножки и пойти восвояси. К тому же ребра мне перетянули так туго, что дышать почти не получалось.
— Ему много раз ломали пальцы. Я бы сказал — сотни раз.
— Сотни… Огонь небесный!
— Я слышал, из Мазадина сбежал пленник…
— Ну прям! Из Мазадина живым не выйдешь!
Глупышка. Она-то не видела, что я действительно мертвый. Элим был куда умнее.
— А что такое живой, Каллия? По-моему, этот бедняга пережил такое, что теперь смерть ему — милая подружка. Похоже, за то, что ты его сюда принесла, он тебе спасибо не скажет… Хотя… он же тебя спас.
— Ага. Заколола свинью я, но это он его с меня сдернул.
Пора двигаться. Я подтянул колени к ноющим ребрам и замер, чтобы вдохнуть немного воздуха. Потом я рывком встал на колени, обхватил себя за бока и стал с нетерпением ждать, когда комната перестанет вертеться. Девушка сидела рядом со мной, а элим стоял рядом — тоненький, как мальчишка, и едва ли выше, белокожий и беловолосый. Все элимы похожи как две капли воды — блеклые, бледные, бесполые. И хотя о них говорят в мужском роде, грубияны других рас не упускают случая гнусно проехаться насчет того, что элим — не мальчик и не девочка.
Девушка, несмотря на свои шестнадцать, выглядела старухой. Когда-то ее, наверно, можно было назвать хорошенькой, но волосы у нее потускнели, кожа шелушилась от какой-то болезни, а в прозрачных голубых глазах проглядывал опыт неестественных удовольствий. Ее потрепанное открытое платье зеленого шелка, все в пятнах и подпалинах, готово было лопнуть по швам под напором пышных прелестей. Когда я сел, она в ужасе прикрыла рукой рот — будто я и вправду оживший мертвец, а другой рукой ухватилась за фляжку с вином.
Элим склонил голову набок и округлил прозрачные глаза.
— Ну вот, Каллия, твой доблестный спаситель очнулся! Дай-ка ему фляжку. Капелька вина пойдет ему на пользу. — Если бы я был в состоянии подняться на ноги, его кудрявая голова едва достала бы мне до плеча. — Вы, сенай, — загадка, которая так и напрашивается на разгадку. Но теперь позвольте узнать ваше имя, чтобы мы знали, кого благодарить.
Надо было что-то сказать, но я забыл, как делаются слова. За последние семь лет заключения я не произнес ни звука, и убедить язык, что стальные тиски и плеть меня больше не поджидают и что с первым моим словом семь лет не начнутся вновь, оказалось делом отнюдь не простым. Некоторое время я пытался что-то сказать, а потом помотал головой, показал на постель и на перебинтованные ребра и сложил у груди изуродованные руки, словно благодаря за заботу.
— У него что, язык отрезали?! — ахнула девушка. Эту кошмарную мысль ей пришлось запить из фляжки. Она отняла горлышко от губ слишком поспешно, и по подбородку потекли алые капельки.
Помотав головой, я попытался дать понять, что моя неспособность говорить — всего лишь временное затруднение, которому не надо придавать никакого значения.
Каллия, утерев рот тыльной стороной ладони, протянула мне фляжку.
— Ну вот и хорошо. А то был бы полный перебор.
Она взяла треснутый кувшин и остатки разодранной нижней юбки, которую она порвала на бинты, чтобы перевязать мне ребра, отнесла все это на обшарпанный комод у окна и положила возле отполированной до блеска тарелки с зубчатыми краями. Явно не сознавая собственного бесстыдства, она спустила платье с плеч и, смочив тряпку в тазу, принялась отмывать с груди пятна крови.
— До рассвета еще три часа, — заметила она. — Всех клиентов распугаю кровью этого придурка.
Побагровев от смущения, я опустил глаза.
— Верно, вы были не в своем уме — бросаться на Всадника в вашем-то состоянии… Но ничего, со временем придете в себя. — Элим бросил взгляд на мое левое запястье, где под многолетними шрамами от кандалов уже нельзя было различить серебряный знак Гильдии музыкантов. Элимы славятся памятью на числа и смекалкой в играх и головоломках, стремятся нажиться на любой тайне и ухватить лакомый кусочек с пиршественного стола жизни. Они вращаются на задворках общества: их не любят ни сенайская знать, ни удемы — торговцы, воители и землевладельцы, ни даже чужестранцы вроде флорианцев или эсконийцев, прозябающих в рабстве или подавшихся в наемники десятилетия спустя после падения их королевств.
— Кто-нибудь видел, как ты ушла с Всадником, Каллия? — спросил Нарим через плечо, не спуская серых глаз с моих тайн.
— Не-а. Иду себе по Кузнечному переулку, дух перевожу после одного крепкого рыбака, а тут этот гад вывалился из "Кружки" — ну, и свернул не туда. Разило от него — весь погреб у них вылакал, не иначе. Темно было — вот я попервоначалу и не разглядела знак у него на руке, а тут как раз молния ударила…
Девушка отшвырнула тряпку, застегнула платье и опять приложилась к вину. Оторвалась от фляжки она не сразу, снова бросила ее мне на колени, склонилась надо мной и поцеловала в темя, демонстрируя то, чего корсаж скрыть не мог.
— Когда поправишься чуток, я уж тебя отблагодарю как следует. А пока проси чего хочешь — все раздобуду. Мне так нравится быть живой… — Глаза ее блеснули, и дело было не только в вине. Она выскользнула за дверь, по лестнице дробно простучали и стихли ее шаги.
Элим с усмешкой проводил ее взглядом.
— Каллия велела мне присмотреть за вами, пока она не вернется. Добрая девушка.
Я кивнул и попытался вспомнить, как улыбаются. Глаза у меня слипались.
— Погодите-погодите, дружище. Нельзя вам засыпать на голодный желудок. Глядите, что вам Каллия принесла.
