Елена Федина - Белая тигрица
— Я не против.
— Вот и отлично. Давайте теперь ужинать.
За столом мы не столько ели, сколько рассматривали друг друга. Я опять поразился, насколько отличались брат и сестра. Он весь был какой-то светлый, ясный, улыбчивый, словно изнутри светился, смотрел прямо, отвечал охотно, верил всему и сразу как человек, который сам никогда не врет. Сестра же была смуглая, серьезная, чем-то своим озабоченная и потому казавшаяся старше всех нас, даже когда смеялась. Поражали волосы, какое-то безумное множество черных волос, собранных на затылке в огромный узел, падающих на плечи, на грудь, на спину, завитушками лежащих на белой скатерти и на ее согнутых локтях…
— Вообще-то, в городе неспокойно, — заметил Ольвин, — барон Оорл опять что-то не поделил с герцогом, так что его дружина часто наведывается в Тарлероль, и не дай бог подвернуться им под ноги.
— Барон Оорл? — переспросил я, — тот самый, что отравил покойного короля?
— Ну, это сплетни. Никто никого не травил. Эрих Второй умер сам от сыпной лихорадки. Да и зачем Оорлу было убивать короля, если он был его любимцем? Ни один герцог не имел столько прав, сколько этот барон. Он и теперь по привычке думает, что ему все позволено. Дождется когда-нибудь…
— Ну что ж, постараемся не попадаться ему на глаза, — усмехнулся я, — правда, Нолли?
Она кивнула и откусила горбушку. Изольда подлила ей супа в обмелевшую тарелку.
— Ешь, детка, ты такая худенькая.
— Правильно, — согласился я и положил рядом с ней большой кусок пирога, — вот тебе еще.
— И еще, — сказал Ольвин и подвинул к ней чашку с медом.
— Мне это нравится! — засмеялась Нолли, — давайте я буду вашей маленькой дочкой?
— Маленькой сестричкой, — поправил Ольвин.
Изольда кивнула.
— У нас, в самом деле, есть маленькая сестричка, и мы по ней очень скучаем.
— А где же она?
— Дома.
— А где ваш дом?
Хозяева переглянулись и как-то замялись с ответом.
— А хотите, мы покажем вам завтра город? — спросил Ольвин.
— Конечно, — сразу закивал я, — мы же ничего тут не знаем.
Мне тоже поскорей хотелось уйти от щекотливой темы, потому что дальше мог последовать вопрос, где наш дом, и пришлось бы снова врать. И вообще, каждый имеет право на тайну. Мне очень хорошо в этом доме, мне нравится эта старая мебель, этот фасолевый суп, этот разговор ни о чем, эти люди, которые ничего от тебя не требуют, тишина, тиканье часов… и — о, ужас! — это все, что мне нужно для счастья! И это моя тайна. Об этом не узнает даже Нолли. Она считает, что у меня в крови жажда странствий, новых впечатлений, а душа все чего-то ищет… Ищет, черт возьми, кусок, где побольше варенья… вот этот, пожалуй. А теперь бы уснуть, обнять Нолли, уткнуться носом в ее светлые кудряшки и провалиться в сон. А утром мы пойдем осматривать город, будет солнечно и жарко, будет весело, если только не попадемся под горячую руку барону Оорлу или еще кому-нибудь похуже.
Нолли облизнула ложку с медом и надула щеки.
— Уф! Я наелась.
— Показать вам комнату? — спросила Изольда.
— Давайте сразу договоримся о деньгах, — сказал я.
Горбун удивленно распахнул чистые серые глаза.
— Каких еще деньгах?
— Ну, как же?
— Я зарабатываю деньги другим способом.
— Да мы видели…
— Идемте, — позвала Изольда.
В комнате, такой же простой и уютной как гостиная, пахнущей деревом, смолой, яблоками и еще неизвестно чем, как только за нами закрылась дверь, Нолли дернула меня за рукав и заговорила сердитым шепотом.
— Ты с ума сошел? Зачем ты предложил ему деньги?
— Да что такого?
— Он же святой, ты разве не понял?
— Ого!
— Я серьезно.
— А если серьезно, то у меня в сумке полный кошелек золотых дорлинов, и я не собираюсь жить за счет бедного акробата, да еще и Богом обиженного.
— Замолчи, Мартин! Как ты можешь так о нем говорить?!
— Нолли, детка, если я что-нибудь понимаю, ты в него влюбилась?
— Ничего ты не понимаешь! Как будто кроме этой любви и не существует ничего!
Это говорила девушка, которая сбежала со мной от мужа на край света, которая всё бросила и стойко переносила все тяготы бродячей жизни. Я вдруг понял, что совсем ее не знаю.
— А что же тогда?
— Просто… Он святой.
— Что-то раньше тебя святость не прельщала. Скорее уж наоборот.
Она уставилась на меня удивленно.
— Ты прав. И Бога нет, и люди — волки… И мы с тобой… Он, конечно, такой как все, просто захотелось, чтоб кто-то был… Так вдруг захотелось! Как будто к солнцу из подвала…
Она грустно села на кровать, сбросила стоптанные башмаки, вынула заколку из волос. Она была маленькая, усталая и даже не красивая, просто милая своей юностью и оптимизмом, который куда-то вдруг исчез.
— Не смотри на меня… это пройдет. И не ревнуй, бога ради, это совсем, совсем не то…
Она долго и тихо плакала в подушку, потом наконец успокоилась и устроилась у меня на плече.
— Нам здесь хорошо будет, правда? Всё так просто, так чисто. Смолой пахнет, чувствуешь?
— И яблоками…
Провалиться в сон я так и не смог. И Нолли давно уже спала, и подушка ее уже просохла, и слезы ее были только от усталости и постоянного напряжения, в котором мы жили последние три месяца и два дня, но какая-то заноза не давала забыться и заснуть. Это запах смолы, не иначе! Это сосновый лес, который шумит где-то далеко-далеко, в синей стране Озерии, где поваленные деревья и огромные серые камни, где яркое солнце и холодные пронзительные ветра…
Зябко, мы сидим у костра: я, Марциал, Хлодвиг, Кристи и этот старик из Ядовитой Заводи, глаза у него черные-черные.
— Кто вам сказал, что здесь живет белая тигрица?
— Она здесь, на Орлиных Камнях, старик, — Марциал говорит уверенно, он всё делает уверенно, и таким, как он, всё обычно удается, — ее видели несколько человек.
— А зачем она тебе? — строго спрашивает наш попутчик, — ты и так красив, богат и удачлив, разве нет?
— Этого мне мало. Я хочу стать белым тигром.
— И ты знаешь, что для этого нужно?
— Напиться ее крови.
— Этого мало.
— А что еще?
Старик не ответил. Он осмотрел всех нас и остановил взгляд на мне.
— А ты, мальчик? Ты тоже хочешь напиться ее крови?
Мне стало не по себе от такого вопроса.
— Нет, — сказал я, — я только проводник.
— Мы ему нальем, если останется! — рассмеялся Марциал, — из тебя получится неплохой тигренок, малыш…
— Зачем? — угрюмо спросил я его, косясь на старика.
— Затем, что это полная свобода.
— Ну и что?
— Ты так говоришь, потому что не знаешь еще, что такое рабство.
