Юлия Остапенко - Подари мне смерть
– Я хочу смерть.
– Зачем, бога ради?! Зачем она тебе?!
Существо вздохнуло. Потом село на траву.
– Понимаешь, она пролила меня на песок, – словно извиняясь, проговорило оно. – Я не смог войти ни в один из её миров. Долго скитался. У тебя мне понравилось. Симпатично и уютно. Вот только…
– Зачем тебе смерть? – раздельно повторила Ия.
Существо улыбнулось.
– Я её пролью. Как меня пролили. Я теперь умею хорошо проливать.
Когда-то давно Ия нарисовала себе сердце. И очень часто жалела об этом.
– Но ведь тогда… Тогда в моих мирах люди не смогут умирать.
– А что в этом плохого? Разве не это мечта всех человечеств – жизнь без смерти?
– Ты не понимаешь.
– Нет, ты не понимаешь. Давно назрела необходимость в мире, где нет смерти. Там, Наверху, ничего в этом не смыслят. Что ты видишь, кроме своих скорлупок? Оглянись! Куда, по-твоему, деваются те, кто умирают в своих мирах? Они приходят в твои миры!
– Что?..
– Милая, старая Ия! Да уже почитай сорок тысяч лет все Художники воспринимают твои миры как отстойник! И отправляют к тебе своих мертвецов. Если б ты удосужилась время от времени выбираться в люди, давно бы об этом узнала.
– Почему… я?!
– А на что ещё годится Художник, который только Временное рисовать ладен?
Ия стиснула пальцы. Существо снисходительно усмехнулось.
– Слушай, давай начистоту. Слабость можно сделать силой. Твои миры не так плохи. Я всё устрою. Ты даже сможешь вернуть влияние. Разумеется, надо будет внести кое-какие административные изменения… Мне нужна только смерть. Подумай, это даже правильно. Те, кто живут в твоих мирах, и так уже мертвы. А ты вынуждаешь их умирать дважды.
– Чего ты хочешь?
– О господи, – устало вздохнуло существо. – И впрямь ты стареешь. Я хочу обустроить твой мирок…
– Потому что тебя не впустили ни в какой другой? – сказала Ия.
Существо посмотрело на неё оранжевым глазом и улыбнулось жёлтым.
– А хоть бы и так, – беспечно пропело оно. – Что же с того?
Ия кивнула и встала. Она уже знала, кто перед ней. И – вдруг – почувствовала облегчение.
Когда-то давно она нарисовала себе разум, и с тех пор ни разу об этом не пожалела.
– Я знала, что ты придёшь, – спокойно сказала Ия, и рот существа дёрнулся то ли в улыбке, то ли в ужасе.
Ия повернулась к мольберту и посмотрела на страх. Почти Настоящий. Достала из коробки серебристую баночку с прозрачным лаком. Нанесла на картину тонкий слой: невидимый, звенящий, спокойный, тот, которым заканчиваются все картины. Она не спешила и очень старалась. Существо ждало. Потом проговорило:
– Красиво.
Ия закрыла баночку. Посмотрела на картину. Вздохнула.
И сказала:
– Я рада, что тебе нравится. Держи.
Схватила с мольберта кисть, капавшую кровью в изумрудную траву, скользнула по холсту последним мазком. И только тогда поняла, что написала.
Существо вопило так, что Ие пришлось наспех прочертить тишину на первом попавшемся под руку клочке. Смотреть на это тоже было неприятно, и она отвернулась, бережно укладывая в ящик серебристую баночку. У смерти есть одно ограничение – её нельзя накладывать на Настоящие картины, иначе то, что на них изображено, умирает, вместе с тем, в ком должно воплотиться. Это запретили давным-давно, как только поняли, что таким способом Художники могут убивать. А убивать им нельзя. Убивают Там, Наверху.
Ия давно никого не убивала. С тех самых пор, как разучилась рисовать Настоящее. Точнее, думала, что разучилась.
Когда существо получило свой подарок до конца, Ия сложила мольберт и закрыла ящик. Тонкий ветер шелестел в мокрых ветках ивы.
– Эл, он сказал, что я старая, – пожаловалась она.
Камень выпрямился, ободряюще приобнял её за плечи.
– Нашла кого слушать. Ну, готова?
– Да. Летим.
Ия вздохнула и вскинула руки над головой. У неё, наконец, начинались каникулы.
