Наталия Ипатова - Король-Беда и Красная Ведьма
К нечленораздельной реплике аптекаря он не прислушивался. Тот был всего лишь инструментом. Он сам знал все, что ему следовало знать.
— Сколько тебе лет?
— Мне исполнилось десять на прошлой неделе, государь отец мой.
Черноволосый, как обугленная головешка, худой, неулыбчивый, но цвет лица здоровый. Даже сейчас, когда движения его стеснены, видно, что отрок занимается благородными искусствами, сиречь мечом и верховой ездой. Обычай требовал отдать принца какому-нибудь верному рыцарю на воспитание, но… король не верил в верность, которую нельзя купить, и знал, что после его смерти всегда найдется тот, кто предложит больше.
— Что ты читаешь сейчас? — спросил он. — Я хочу знать, что ты собой представляешь, а в твоем возрасте человек есть то, что он читает.
— Я читаю «Песнь о Роланде» — ответил принц торопливо, словно спешил избавиться от заученного урока. — Ту часть, где он с небольшим отрядом прикрывает отход государя Карла в Ронсевальском ущелье и жизнью доказывает свою доблесть и верность.
Ему мучительно не хотелось подходить ближе к постели. Ему не нравилась смерть, а кроме того… как только он вошел, лежащий старик померещился ему огромным пятнистым питоном, свернувшимся среди простыней и подушек. Видение сгинуло, но ощущение осталось. Истинно змеиным был взгляд немигающих круглых желтых глаз в дряблых складках век.
— А, — сказал старик, — меня тоже заставляли ее читать в. твоем возрасте. Тебе нравится?
— Нравится. — Это было вымолвлено упрямо, и король выразил свое изумление, пошевелив бровями. — Он был храбрый и могучий и чтил своего короля. Все скорбели о его смерти, и о нем сложили песни. Я бы хотел… так.
Он выглядел слишком маленьким, а к тому же — слишком перепуганным, чтобы его можно было заподозрить в намерении нанести булавочный укол самому Ужасному Королю.
— Как командир арьергарда он действовал паршиво, — высказал свое мнение король. — Будь он моим офицером, я отдал бы его под трибунал. За подобный героизм надобно карать. А ты станешь королем. Тебе скорее придется принимать такие жертвы, подобно Карлу, а не приносить их, как Роланд. Придется научиться терять людей. Некоторые считают, что это тяжелее. Я полагаю, это просто иной жребий. Другие станут жертвовать жизнью ради тебя. Что ж, заплати им хоть песнями, что ли.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
— Ты знаешь, что я не таков, как остальные?
Молчание было ответом на эти слова, весьма красноречивое молчание.
— Знаешь, — удовлетворенно протянул старик. — Тебе объяснили, что это страшная тайна, может, даже велели не заикаться об этом вслух. Называли это грехом. А я назову это Могуществом. Всю мою жизнь оно вело и направляло меня, и само было направляемо мною по моему желанию, и помогало мне достигать моих целей. Я позвал тебя, потому что могу передать его тебе.
— Это колдовство? — неуверенно спросил сын.
— Абсолютное! — усмехнулся король. — У тебя будет своя великая тайна.
— Я… не знаю, государь отец…
— Но ты хочешь стать королем?
— Мне говорили, я должен.
— Тогда так: ты хочешь выжить, став после меня королем? Знаешь ли ты, сколько у тебя появится врагов, как только ты взойдешь на трон? И сколько у тебя останется друзей? Тех к кому ты сможешь повернуться беззащитной спиной?
— Я… не поворачиваюсь спиной, государь.
— Похвальная привычка. Тогда выражусь так. Сию минуту я могу передать тебе все, чем обладаю. Когда я умру, а это случится скоро, все пропадет втуне, и все сожаления будут бесплодны. Другого случая не представится. Или ты делаешь выбор сейчас, или остаешься с пустыми руками и полной неизвестностью впереди. И всю жизнь будешь зависеть от всех подряд. Короче, я не вижу ничего, что способно вытащить тебя из дерьма, в котором ты окажешься буквально через несколько часов.
— Да, государь, я хочу выжить. Я хочу править и хочу, чтобы моя спина была в безопасности.
— Тогда сделаем это немедленно, — приказал король, — пока у меня есть еще силы произнести нужные слова. Эй ты, там! Как тебя… подай кубок!
Аптекарь, сгорбившись, метнулся за спиной принца к столу и дрожащей рукой протянул Ужасному Королю его питье в массивной серебряной чаше.
— Нет! — Последовал раздраженный взмах руки. — Выплесни эту дрянь! Вот…
Он утвердил над краем чаши узловатое старческое запястье. Рука не дрожала, будто и не он тут умирал.
— Отвори мне вену.
— Не-ет, — прошептал бедный безымянный аптекарь, отшатываясь к стене. — Я… у меня… у меня ланцета нет…
— Лжешь, — негромко и деловито сообщил ему король. — Если бы ты не был готов оказывать услуги, тебя бы ко мне не пропустили. Для этого не надо быть колдуном. Посмотри под своей табуреткой.
— Государь! — взмолился тот. — Да меня же страшной смертью казнят, ежели я причиню вред царственной особе, а если даже и нет, так от цеха отлучат, запретят и мне и детям добывать хлеб аптечным ремеслом, а то и сожгут, как пособника…
— Кронпринц — свидетель того, что ты исполняешь монаршую волю, — сказал ему король, находясь уже на опасном пределе своего раздражения. — Если уж его слову не верить, то чего стоит вообще вся королевская власть?
Разумеется, будучи не в состоянии дотянуться до него, церковь и гильдейские старшины отыграются на пешке, но кого это, в самом деле, волнует в свете смены царствования!
— Ты делаешь то, что тебе приказывают. А у меня еще хватит жизни, чтобы наказать за неповиновение. Отворяй, и чтобы я тебя не слышал больше!
Он так боялся, что причинил боль, и кровь брызнула из голубой вены на белое с червлением серебро, заполняя собой бороздки, вынося из тела тепло и жизнь. Она казалась черной в свете камина, чей жар колыхал занавеси, пожирая доступный дыханию спертый воздух, но не мог прогреть скрученные ознобом старческие кости и прогнать мурашки с мальчишеской спины. От сквозняка шторы шевелились, как живые, и ни на секунду не пропадало ощущение, что здесь происходит нечто бесовское, богомерзкое, оживают самые страшные, слышанные в спальне на ночь сказки. Магия, творящаяся на крови. Мальчик опустил глаза, и они буквально прилипли к черной выпуклой поверхности вязкой жидкости, понемногу наполнявшей чашу. В ушах все еще стоял звон от первой капли, ударившейся в серебро. Он был уверен, что сегодня увидит все это во сне: и ручеек цвета камбрийского вина, струящийся по иссохшей белой руке, и понемногу наполняющуюся чашу, и чувство, что его обманом заманили в ловушку и предадут и каким-то образом используют. Сжимающийся и разжимающийся над чашей узловатый старческий кулак заставлял думать о последних судорогах умирающей змеи. Все здесь было пропитано ненавистью и смертным страхом. Но более всего было страшно думать о том, что король заставит его сделать с этой кровью. Вдруг… выпить заставит?
