Елизавета Дворецкая - Солнце Велеса
Лютава встала. Лютомер взял ее за руку – она жила на другой стороне Волчьего острова, и он должен был проводить ее. Огибавшая Остров тропка была им так хорошо знакома, что они легко находили ее и в полной темноте. Лунный свет серебрил их волчьи накидки; неслышно шагая во тьме, оба высокие, худощавые, они были как ночное отражение тех брата и сестры из сказания, Дажьбога и Зари-Зареницы – полночные светила Велесова подземного неба.
* * *Не только бойники с Волчьего острова засиделись в этот вечер. Приближался Ярила Сильный – второй срок чествования молодого весеннего бога, открывающий долгие гулянья – до самой Купалы. Но своих лесных побратимов Лютомер – Белый Князь Волков и вожак «волчьего братства» – впервые выпустит на гулянья только после того, как белый конь пройдет по полям, а пока что девушки Ратиславля и округи гуляли одни. Водили коло на Ярилиной плеши на высоком берегу Угры, пели про деву, которая просила молодого перевозчика переправить ее через реку:
А я тебя перевезу —
Замуж за себя возьму…
Дрозду, шестнадцатилетнему отроку из княжьей челяди, взять жену не светило. А будучи не особо-то хорош собой – с широким носом на продолговатом лице с впалыми щеками и выпуклыми скулами, – он и на гуляньях не надеялся на удачу. На холопов, да еще и собой непригляных, ни девки, ни молодухи не смотрят. Сидя в тени ветвей на опушки рощи, он лишь смотрел, как ходят в кругу стройные девичьи фигуры в белых сорочках и вздевалках с красными поясками, как колышутся длинные косы, вздымаются и опускаются руки.
Вдруг кто-то опустился рядом с ним на траву.
– Что невесел, головушку повесил? – насмешливо спросил женский голос.
Дрозд обернулся. Рядом устроилась Галица – молодая челядинка, жившая с ним на одном дворе. Одета она была в поневу, когда-то синюю, но вылинявшую почти до серого, поверх сорочки из небеленого льна, голову покрывал платок, повязанный «кукушкой», как носят вдовы. С вдовьей срядой не слишком вязалось задорно-вызывающее выражение лица, но грустной Галицу никто никогда не видел.
– Чего грустишь, теряешься? – Галица подмигнула и шутливо подтолкнула Дрозда в плечо. – Пока волки из лесу не вышли, все белые лебедушки, резвые овечки – твои.
– Да ну тебя. – Дрозд уныло отвернулся. – Взглянут они на меня, как же…
– А чего же нет? Хочешь, я на тебя взгляну?
Дрозд ответил ей недоверчивым взглядом, но в ее глазах играла насмешка, призыв, обещание… Года на три его старше, Галица была совсем недурна собой. Дородством не отличалась – не с чего было тела нагулять, – но и теперь, пару лет прожив замужем и овдовев, сохранила девичий гибкий стан и высокую грудь: многие мужики оглядывались, когда она проходила мимо. Большие, изжелта-серые, как у собаки, глаза весело блестели, немного вздернутый нос придавал ей лукавый вид. Лишь улыбку широкого рта немного портил выступающий верхний клык с правой стороны, особенно белый и выдвинутый вперед из ряда. Из-за этого клыка ее бранили в Ратиславле упырицей, но она никогда не обижалась, а только улыбалась всякому. Однако, несмотря на это показное дружелюбие и всегдашнюю готовность поболтать и выслушать, в Ратиславле ее не любили: женщины сторонились, да и мужчины, заглядевшись было, потом отворачивались и сплевывали на всякий случай.
Непонятно было, отчего ее не привечают: ведь не чужая, родилась и выросла здесь, в Ратиславле, на княжьем дворе. Может, оттого, что Галица, как прежде ее мать, была особенно дружна со своей хозяйкой, хвалиской Замилей – младшей женой князя Вершины, а Замилю и двадцать лет спустя считали чужачкой и недолюбливали. Бабы болтали, что Галица «несчастливая», даже избегали что-то брать у нее из рук, боясь заразиться несчастьем – хотя тоже с чего бы? На всякую работу была Галица ловка, проворна… а что овдовела, трех лет замужем не прожив, так это со всякими бабами случается.
– Мне тоже выжидать нечего: на Ярилины дни парни молодые за девками бегают, на вдовушку не глянут, а молодцы и глянули бы – да жены глаза повыдерут! – засмеялась Галица, подталкивая Дрозда плечом, будто пытаясь разбудить. – Ну да мы их ждать не будем – свое коло заведем. Что? Или я нехороша тебе?
Она откинулась назад, опираясь о подставленную руку, так что ее высокая грудь выпятилась под сероватым небеленым льном сорочки. У Дрозда потемнело в глазах, стало жарко, несмотря на прохладу весеннего вечера.
А Галица вдруг подалась к нему, обвила руками шею и жарко поцеловала онемевшего от изумления парня.
– Пойдем! – Она встала и потянула его за собой. – Отойдем, чтоб не увидал никто, а то Замиля раскричится. Я хорошее место знаю – там покойно…
И Дрозд, не чуя земли под ногами и не веря в такое счастье, пошел за ней в гущу темнеющей рощи.
Идти пришлось порядком: уже не раз попадались укромные полянки, да и кто бы стал искать их тут, вдали от жилья, на самом пороге ночи? Галица порой останавливалась, снова обнимала парня, прижимаясь к нему молодым стройным телом, награждала поцелуями, а потом, смеясь, тащила за собой. Оборачивалась и подмигивала, будто собиралась открыть великую тайну, никому, кроме нее, неведомую.
У Дрозда кругом шла голова. Они жили на одном дворе – в клети Замилиной избы, – и делили работу по хозяйству, но по-настоящему он Галицы не знал. Она вышла замуж, когда он едва дорос до отрока, и перебралась из Ратиславля на Просимово займище. А вернулась минувшей осенью, перед Марениными днями. За зиму она лишь мимолетно улыбалась ему, порой бросала несколько слов. Но то, что она готова взглянуть на него как на мужчину, для Дрозда было новостью.
Было уже темно, и он почти не видел, куда идет, когда Галица наконец остановилась. Сбросила с головы вдовий платок и повой, сорвала оплетки – и длинные светлые волосы, будто лунный свет, упали и окутали ее до пояса. У Дроза перехватило дух – бабы никогда волос не показывают, а она их, выходит, и не обрезала, как овдовела. Потом она развязала пояс, сбросила поневу, затем сорочку. Смеясь, обняла онемевшего парня и потянула на мох. Рядом влажно блестела вода в яме размером с быка…
Обессиленный, Дрозд лежал на траве, стараясь отдышаться. Руки Галицы ласково скользили по его волосам, лицу, плечам. Вот ее пальцы целиком погрузились в пряди надо лбом и сильно сжали… Пока левая ее рука ласкала полного истомы парня, правая скользнула под корягу возле его головы…
Дрозд даже не успел открыть глаза. А если бы успел, то едва ли разглядел бы в темноте, как в руке Галицы оказался длинный, чуть изогнутый нож с костяной рукоятью. Поднимая ресницы, он едва различил быстрый тусклый проблеск перед лицом. А потом остро отточенное лезвие скользнуло по его горлу, и мощная струя горячей крови рванулась из перерезанной гривной жилы, заливая руки и грудь женщины…
