Марина Дяченко - Две
Я уверила ее, что все будет хорошо. «Я обзвонила всех соседей, сказала она, стесняясь. Это вообще-то нескромно… Но я знаю, Миша так бы хотел, чтобы все посмотрели…»
Червяк наконец-то зарылся в траву. Невоспитанный пес наконец-то пойман за ошейник и с натугой впихнут в парадное, будто последнее платье в переполненный чемодан.
* * *Звоню ему вот уже в четвертый раз. Презрев, можно сказать, гордость.
…Зачем я принесла ему книги?
Когда мы познакомились месяц назад, мне казалось… Впрочем, ничего мне не казалось. Я его гнала точно так же, как остальных; обычно, стоило мне спросить «Любите ли вы Лорку?», как половина претендентов на блуд рассасывалась незаметно, а другая половина удивленно вопрошала: «Какую Лорку?»
Вот что меня беспокоит: зачем я дала ему книги, первый том из Бродского и очень редкое издание Кортасара? Какого черта?
В любом случае, наш «образцовый» роман с цветами и виршами не мог продолжаться долго. Мне ли не понимать?..
Вру себе. Плевать мне, собственно, на этого Кортасара…
Просто мысль о том, кто мои книги будут стоять на его полке, а он будет в это время любить под пледом другую женщину… Почему-то он мерзляк, без пледа — никак…
Говорю себе, что больше не позвоню ему. Даже ради книг.
* * *В это время в метро не так много народу.
Напротив меня сидит девочка с деревянным веслом от байдарки. Весло огромное, с двумя лакированными коричневыми лопастями, и на каждой остановке девочка пытается пристроить верхнюю лопасть под поручень, ближе к сиденью. Для этого она толкает вперед нижнюю лопасть, через весь проход, прямо к моим ногам; ничего не получается. Весло кажется огромным, на весь вагон.
После четвертой девочкиной попытки я не выдерживаю, поднимаюсь, берусь за весло и наклоняю его в сторону. Верхняя лопасть проходит как раз под поручнем, и весло оказывается в нужной позиции. Девочка хлопает глазами.
* * *В курилке говорят обо мне.
«За штукатуркой мышиной стены…»
— Психология синих чулков? Какая к черту психология, это же на уровне рефлекса… Вроде все при ней, и сиськи и попа, а как гляну — моментальная клиническая импотенция…
Хохот.
Скрючиваюсь и ухожу на цыпочках. Хотя надо бы выйти, посмотреть им в рожи… Что-то, может быть, сказать, может быть, они смутятся…
Ага. Смутятся, как же. Сейчас.
«Я человек, я посредине мира,
За мною мириады инфузорий,
Передо мною мириады звезд»…
Не могу взять себя в руки. Скверно.
«Тогда муравей полумертвый ответил тихонько и грустно: я, знаете, видел звезды…»
В сумке у меня, в потайном кармашке лежит кусок мела. Я закрываюсь в туалете (там есть просторный пятачок перед кабинками). Рисую на кафельном полу круг.
— Значит, так. Я — внутри. А вы — снаружи. Я не боюсь вас. Мне на вас наплевать. Я здесь. Вы там. Я независима, я ни от кого не завишу. Я здесь, вы — там, мне на вас начхать!
«Да, муравей отвечает. Я видел звезды, поверьте. Я поднялся высоко, на самый высокий тополь, и тысячу глаз лучистых мою темноту пронзили…»
Стук в дверь:
— Эй, там, у тебя совесть есть? Ссать хочу — лопаюсь!
* * *Сижу за своим рабочим столом. На экране компа — заставка. В углу комнаты — телевизор, и через десять минут начнется моя программа.
Моя программа.
Сколько нервов стоило ее пробить. Сколько сил. Вот уже пятая выходит по счету — да, в «мертвое время», в будний день, да, раз в две недели — но выходит…
Звоню ему по очереди на рабочий, на мобильный, на домашний. Везде тишина, только на домашнем включается автоответчик. Который раз. Вот скотина…
— Привет, — говорю как можно веселее. Мне почему-то кажется, что ты дома… Ладно, ты не можешь подойти к телефону, но включи хотя бы телек, сейчас будет моя программа…
Не отзывается. Ну, ладно — может быть, его и впрямь дома нет…
«Губастые бульдозеры,
Дрожа по-человечьи,
Асфальтовое озеро
Гребут себе под плечи…»
Сижу и дрожу, как бульдозер.
Заканчиваются дневные новости. Репортаж о последнем бое Дымко — я его вижу в пятый раз, наверное, им завершают все спортивные выпуски вот уже несколько дней. Идет интервью в записи; поразительно, как внутри элегантного костюма помещается, будто внутри скафандра, вся эта гора мускулов, блестящая кожа, блестящие глаза…
Впрочем, глазам не обязательно помещаться внутри костюма. Молча смеюсь сама над собой.
Интервью с Дымко записывали в субботу, в соседней студии. Так получилось, что мы столкнулись в коридоре — вся эта махина проплыла мимо меня, обдав запахом хорошего одеколона, скользнув взглядом, как по детали интерьера…
Рекламный блок все не кончается и не кончается.
Идет заставка — не моей программы. Протираю глаза.
Узнаю Люськину программу про попсовую певицу, повтор субботней передачи…
Смотрю, как слепая, в компьютер. «В программе произошли изменения»…
На меня косятся — или мне это только кажется?
* * *— Ты должна меня благодарить за то, что тебя не увольняют. Пока.
Шеф не отводит глаз. Он не чувствует за собой не то что вины — неловкости.
— Это коммерческий канал, а не богадельня…
Он говорит еще и еще, но я не слышу. Мне становится страшно; напротив меня сидит мертвец с цепкими мертвыми глазами. Его взгляд касается меня, как усики огромного таракана. Моя хрупкая защита тает, будто пластмасса в кислоте.
Мне кажется, что я сижу перед ним голая.
…А чей это голос сказал — «А как гляну — моментальная клиническая импотенция…»?!
— Придумай что-то другое, — говорит он формально, для порядка. А лучше всего… переходи-ка на другую работу, лапушка. Вон, помрежей не хватает…
* * *«В пять утра во мгле осенней распахнулась дверь балкона, и, как скорбная Мадонна, вышла черная ворона. И на землю посмотрела, где голубка шла, зевая, и на небо улетела, криком душу раздирая…»
Людей мало… Хорошо, что я пришла.
Гроб несут какие-то старики.
Музыки нет.
На Клавдии Антоновне все та же шелковая блузка, к воротничку которой звукооператор Костя прикалывал микрофон.
Неужели всего два дня прошло?
Два дня назад старушка с зелеными глазами растерянно спросила в телефонную трубку: «Как… Совсем не будет? Никогда?..»
«Там, на небе, все другое,
Все на небе поправимо,
Больше сердце никакое
Не разрывно, не ранимо…»
Похороны короткие. Без речей. И это к лучшему… если уместны такие слова.
