Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ
Может быть, будь на ней одежда, ничего этого бы не произошло, ибо платье для женщины — то же, что броня для мужчины, то есть предмет первой необходимости, когда речь заходит о сохранности плоти. Но сумасшествию сопутствует особенный род хитрости, вот почему сир Эрван заставил Сакариссу избавиться от любой одежды, не исключая и ленту для волос.
Поэтому Сакарисса лишь в самом начале плакала и умоляла Эрвана отпустить ее; потом она затихла и только водила глазами из стороны в сторону, в то время как сир Керморван продолжал с силой нажимать ладонью на ее макушку. И наконец случилось то, на что рассчитывал сир Керморван: девушка весело засмеялась и, зажав себе пальцами нос, с головой погрузилась в бочку. Она выскочила наружу как раз одновременно с тем, как солнце вырвалось из-за расползшихся туч, и яркие лучи заиграли на ее влажной коже. Несколько секунд она балансировала, стоя на бочке. Эрван смотрел на ее выгнувшиеся ступни, которыми она держалась за края бочки, вцепившись в них, почти совсем как птица.
И тут бочка с грохотом развалилась, вода хлынула и почти сразу иссякла, таким мощным был ее напор, — а девушка оказалась в объятиях сира Керморвана, и он немедля лишил ее невинности, прямо на траве, среди блестящих под солнцем луж.
Едва Сакарисса пролила свою кровь, как рассудок к ней вернулся, и она закричала в ужасе, глядя на землю между своих раздвинутых ног. Она низко опустила голову, так что волосы скрыли от глаз почти всю ее, исключая спину. И теперь Эрван смотрел на эту спину, особенно задерживая взгляд на выступающих ниже шеи позвонках. И вдруг он увидел, как между лопаток девушки проступили крохотные капельки пота. Ему тотчас захотелось вновь овладеть ею, но стоило ему прикоснуться к ней, как она вырвалась и убежала.
А сир Керморван, совершенно голый, посмеиваясь, отправился пешком в свой замок. Брошенную им одежду, а равно и свое разрезанное платье Сакарисса закопала в лесу.
С тех пор девушка сделалась очень молчаливой и как будто глупенькой, хотя прежде за нею ничего подобного не замечалось.
Бедный рыцарь из Рюстефана хоть и был действительно очень стеснен в средствах, но недостатком ума явно не страдал и потому сразу понял: с его невестой творится что-то неладное. Пытался он разговаривать с нею, с ее отцом, но ничего не добился.
Он узнал бы больше, если бы внимательнее относился к тому, что принято именовать «неразумной природой»: ко всяким червячкам, крылатой мелкоте и особенно — к лягушкам. Потому что, если рассудить здраво, никто из голых гадов так не близок человеку, как лягушка с ее крохотными ручками и задумчивым выражением вытаращенных глаз: ни дать ни взять наш кюре, которого нелегкая занесла на деревенский праздник, ближе к вечеру, когда большая часть сидра уже выпита.
Если кто и пострадал от безумного дождя, помимо сира де Керморвана, так это лягушки. С тех самых пор и до зимней спячки они вопили и орали на все лады и собирались большими стаями, так что иной раз почва бывала покрыта ими, точно живым ковром. Намерения всех этих лягушек были самыми очевидными: они желали продолжать свой род во что бы то ни стало и как можно обильнее.
Некоторые лягушки повадились ходить в человечьи жилища и там обитали, найдя себе пристанище в каком-нибудь сыром подвале. И не раз добродетельная домохозяйка, исполняя супружеский долг в темноте и под одеялом, щадя собственную стыдливость и стыдливость своего столь же добродетельного мужа, вдруг застывала в ужасе, ибо из мрака, мерно шевеля раздутым горлом, пристально глядела на нее лягушка и как будто ухмылялась растянутым ртом.
Вот такие дела творились в окрестностях Керморвана после памятного дождя. Но из людей, как уже было сказано, по-настоящему сошел с ума один только сир Эрван.
Свадьба Сакариссы была самая торжественная, и владелец замка Керморван почтил ее своим присутствием. Сам он не проявлял интереса к юной невесте, так что напрасно та краснела и бледнела попеременно: Эрвану до нее не было решительно никакого дела. Он ел и пил с большим удовольствием, а затем пожелал молодым счастья и с сытым, но вполне равнодушным видом отбыл верхом.
Первое время казалось, что происшествие с безумным дождем совершенно изгладилось и не оставило никаких серьезных последствий, но приблизительно месяц спустя выяснилось, что это не так. Потому что хоть Сакарисса и была счастлива в браке, некий тайный недуг уже завелся в глубине ее чрева и начал свое разрушительное действие. Она то принималась плакать без всякой причины, то вдруг начинала смеяться, и было замечено, что она любила выходить под дождь и подолгу стоять, подняв ладони кверху. В такие минуты на ее лице появлялось выражение глубокой растерянности, как будто она пыталась вспомнить о чем-то важном, но никак не могла.
Она начала терять в весе и уже к концу первого года супружеской жизни так исхудала, что муж легко мог поднять ее одной рукой. Она ни на что не жаловалась, но угасала прямо на глазах.
Бедный рыцарь из Рюстефана не знал, что и придумать, чтобы помочь жене. Вся округа ему сочувствовала, и розыск лекарей самого разного пошиба превратился в местную традицию, так что даже и потом, когда Сакарисса все-таки умерла, обитателя тех краев легко можно было узнать по привычке расспрашивать об искусных врачевателях, знахарях и цирюльниках, умеющих нежно пускать кровь.
Перед смертью Сакарисса ослепла, и муж, вне себя от горя, выносил ее на стену замка, чтобы она могла ощутить свет и впитать закрытыми веками тепло полуденного солнца, — он верил в целительную силу яркого света.
Наконец настал день, когда молодая женщина перестала различать даже свет. И в тот же час у нее открылись духовные очи, и она вспомнила все, что произошло с нею во время безумного дождя.
— Не плачьте обо мне, — сказала она своему мужу, — потому что меня убивают угрызения моей собственной совести. Я не сохранила себя до нашей свадьбы и, более того, посмела вожделеть человека, который ни до, ни после того случая не испытывал ко мне ни малейшей склонности.
Ее муж молчал так долго, что она вдруг забеспокоилась — не ушел ли он. Наконец он сказал:
— Еще со дня нашей свадьбы я знал, что вы не соблюли себя до брака, но не стал тогда спрашивать об этом — да и теперь не спрошу. Женщины не всегда виновны в том, что с ними случается, а я вас люблю и буду любить, пока стоят стены Рюстефана. Клянусь, что душа моя не успокоится, покуда то, что с вами сделали, не будет отомщено в полной мере!
Едва он выговорил эти слова, как в небо с громким карканьем поднялась огромная стая ворон. Она покружилась над головами супругов и улетела в долину, где рассыпалась, так что вместо стаи стало много отдельных птиц, и некоторые из них успокоились, а другие продолжали бесплодно скандалить.
