Елена Жаринова - Волчья Радуга
— Ах вот оно что… Не бойтесь, малыши, это друг. Он попал в беду: греза-трава напустила на него свои чары. За ним гонятся, и мы не сможем ему помочь. Видите у него на шее Ключ? Если у него отнимут эту вещь, всех нас ожидает беда. Он должен выполнить свое обещание. Просыпайся!
Нежная рука коснулась мокрой шерсти — или это было теплое дыхание ветра? Волк почувствовал, что оцепенение оставляет его. С трудом поднимаясь на дрожащие лапы, он оглянулся. Кто же здесь был? Над болотом висела мертвая тишина, и только впереди, за коварными зарослями, почудилась ему тень: как если бы медноволосая женщина в золотом платье махала ему рукой. Пошатываясь, пригнув голову, волк пошел на зов. Греза-трава не шелохнулась при его приближении. Крест сверкнул на солнце холодным серебристым блеском. Грань была где-то здесь… Он не успел подумать, как будет ее искать. Его на миг ослепила страшная боль, словно он шагнул в свирепое пламя, словно нож охотника с него живого сдирал шкуру. Боль тут же прошла, а вместе с ней исчез и знакомый осенний лес. Вдали, сквозь молодую листву тополей, сверкали на утреннем солнце новенькие золоченые купола.
Часть первая
Глава 1
СПЛОШНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ
«Фиби поправила облегающую блузу на высокой груди и направилась к покупателю, встречая его ослепительной белозубой улыбкой. Высокий молодой человек в длинном белоснежном пальто без малейших следов дорожной грязи задумчиво перебирал вешалки с самыми дорогими рубашками, не зная, на которой остановить свой выбор. Восхищенный взгляд его темных глаз остановился на Фиби, без тени смущения оценивая ее с головы до ног». То есть от золотистых локонов, вьющихся в естественном беспорядке, до щиколоток, изящных, как у породистой лошади. Господи, ну почему все любовные романы — такая пошлость?! Катя поправила растрепанные страницы и, на ходу запихивая книжку в сумку, стала пробираться к выходу, участвуя в обычном диалоге:
— Вы не выходите? Нет? Так что ж вы здесь стоите?
На выходе из метро как всегда было столпотворение. Двое парней в десантной форме с надрывом исполняли «Владимирский централ». Лица кавказской и прочих национальностей бойко торговали солнцезащитными очками и дешевым нижним бельем невообразимых размеров, искусственными цветами и шоколадными конфетами в развес.
Катя бросила взгляд на полосатых дворовых котят в коробке с табличкой «русская голубая», едва не споткнулась о пьяненькую бомжиху, безмятежно усевшуюся прямо посреди дороги, и, направляясь к остановке маршрутки, засмотрелась на себя в тонированном стекле припаркованной у ларька машины.
Отражение порадовало Катю. Все-таки темно-красная маечка и белая ветровка — удачное сочетание: в нем есть что-то свежее, спортивное, летнее. А из-за прически — высоко завязанного кудрявого хвоста — она кажется совсем девчонкой. Будто и не было изнуряющей скучной зимы, когда казалось, что тепло и солнце не вернутся никогда. Новые белые кроссовки, в поиске которых она обошла сегодня в центре с десяток магазинов, будут как нельзя кстати. И вообще, прогулка получилась чудесная, а то из-за этой новой работы в ближайшие месяца два ей будет не отойти от компьютера.
Вдруг что-то мелькнуло в поле ее зрения. Катя оглянулась, и настроение сразу испортилось: прямо к ней на всех парусах своих разноцветных юбок направлялась высокая пожилая цыганка.
Почему цыганское племя предпочитало в качестве жертвы именно Катю — девушка никогда не понимала. Вот и сейчас вокруг полно людей, в том числе и молодых девиц, одиноко покуривающих в сторонке. Почему же опять к ней?!
— Дай погадаю, красавица, — услышала Катя знакомую напевную фразу.
— Спасибо, обойдусь, — досадливо буркнула Катя, инстинктивно покрепче прижимая сумку к боку.
— Чего ты испугалась? Мне твои деньги не нужны. А тебе мои слова ой как пригодились бы.
Цыганка не бежала за Катей, не пыталась схватить ее за рукав, и голос ее показался девушке до странного приятным. «Гипнотизирует!» — тут же подумалось ей. Однако желание говорить грубости пропало, и девушка просто молча пошла прочь, спиной ощущая внимательный, пристальный взгляд. Уже садясь в маршрутку, она подумала: а может, зря не выслушала цыганку? Может, и впрямь та хотела сообщить ей что— то важное? Ведь наверняка среди них есть не только мошенницы. А может, сама эта встреча — предупреждение о чем-то? В задумчивости Катя добралась до дверей своей квартиры и повернула ключ в замке. Вот сюрприз! Дверь оказалась заперта изнутри на засов. Уже догадываясь, что ее ожидает, девушка нажала на звонок.
— Привет, Кэт! — воскликнула, открывая дверь, Галина Андреевна, Катина мама.
Галина Андреевна уже десять лет была в разводе с Катиным отцом. Четыре года назад она снова вышла замуж и оставила дочке трехкомнатную «распашонку» на проспекте Культуры. Тогда Катя только год, как окончила английское отделение Университета, бегала по частным урокам и занималась своими первыми переводами. Оказавшись единоличной хозяйкой квартиры, девушка устроила в ней все по своему вкусу: одну комнату, самую темную, отвела под кабинет, другую — под спальню, а в самой большой сделала гостиную. Постепенно старая мебель отправилась на помойку, в кабинете появился хороший компьютер, на стены легли модные светлые обои, вдоль них выросли пальмы в кадках. Одним словом, квартира из тесноватой пещерки для троих превратилась в уютное гнездо для одного. Катя так дорожила покоем и уединением, что даже друзей сюда приглашала только по большим праздникам, предпочитая встречаться где-нибудь на нейтральной территории. Но мама — это совсем другое дело.
— Нет, ты представляешь себе, — заливаясь слезами, твердила Галина Андреевна, обращаясь то ли к дочери, то ли к своему чемодану, который она разбирала, раскладывая вещи по кровати, — этот монстр, этот страшный человек, заявил мне, чтобы я, видите ли, не смела его шантажировать. Дескать, я уже тысячу раз грозилась уйти и ни разу этого не сделала. Ему, видите ли, не страшно. Он, видите ли, не верит! Станиславский чертов! А я собралась и ушла. Я бросила ему в лицо и серьги, и браслет, которые он мне дарил вовсе не от чистого сердца, и, в чем была, ушла. И я выдержу характер, чего бы мне это ни стоило! Он еще приползет сюда молить о прощении, он признает, что виноват передо мной. А до тех пор поживу дома. Я ведь тебя не стесню, Кэт?
— О чем ты говоришь, мама? Это твой дом, — автоматически ответила Катя, с трудом удерживая улыбку: надо же, мать в амплуа блоковской героини! «Ты в синий плащ печально завернулась, в сырую ночь ты из дому ушла…»
