Джо Аберкромби - Полмира
— Девочка, эта площадка — поле битвы. А битва честной не бывает. Считай, что это твой последний урок здесь.
Раздалось несколько редких смешков. Наверное от тех, кого она когда-либо опозорила, надавав тумаков. Бренд смотрел из-под прядей волос, прижав руку к кровоточащему рту. Остальные смотрели в землю. Все знали, что это было нечестно. Всем было плевать.
Колючка выпятила челюсть, прижала руку с щитом к мешочку на шее и плотно сжала. Она одна против всего мира — и это продолжалось дольше, чем она могла вспомнить. Если Колючка и была кем-то, то она была бойцом. Она даст им такой бой, который они не скоро забудут.
Раук кивнул остальным, и они начали расходиться, собираясь окружить ее. Может, это было и неплохо. Если она ударит достаточно быстро, то сможет вырубить одного из них, и дать себе осколок шанса на победу против двоих.
Она посмотрела им в глаза, пытаясь понять, что они сделают. Эдвал двигается неохотно, медлит. Сордаф настороже, поднял щит. Раук покачивает мечом, рисуется перед публикой.
Надо просто избавиться от этой улыбки. Сделать ее кровавой, и тогда Колючка будет довольна.
Его улыбка скривилась, когда Колючка выкрикнула боевой клич. Раук блокировал ее первый удар щитом, отступил, блокировал второй, полетели щепки, а потом она обманула его глазами, так, что он высоко поднял щит, а она в последний момент опустилась и ударила его в бедро. Он закричал, повернулся, так что перед ней оказался его затылок. И она уже снова поднимала свой меч.
Уголком глаза она заметила движение, и раздался сильный хруст. Она едва почувствовала, что упала. Песок неожиданно довольно сильно ее ударил, и она глупо уставилась на небо.
В этом-то и проблема, когда нападаешь на одного и игнорируешь двух остальных.
Чайки, кружась, кричали сверху.
Башни Торлби чернели на фоне яркого неба.
— Лучше вставай, — сказал ее отец. — Лежа на спине ничего не выиграешь.
Колючка перекатилась, вяло, неловко, мешочек выскользнул из-за ворота и качался на веревке. Все ее лицо сильно пульсировало.
Холодная вода поднялась на берегу до колен, она увидела, как Сордаф топает, и услышала треск, словно сломалась палка.
Она попыталась подняться, сапог Раука ударил ее по ребрам, и она, кашляя, откатилась.
Волна отступила, отошла, из верхней губы Колючки сочилась кровь и капала на мокрый песок.
— Прекращаем? — услышала она слова Эдвала.
— Разве я сказал прекратить? — донесся голос Хуннана, и Колючка крепко сжала рукоять меча, собираясь еще для одного рывка.
Она увидела, что Раук шагает к ней. Когда он пнул, она схватила его ногу, и притянула к груди. Резко дернула, он зарычал и свалился назад, молотя руками.
Она заковыляла к Эдвалу, скорее падая, чем нападая. Мать Море, Отец Земля, хмурое лицо Хуннана и лица наблюдающих парней качались и кружились. Он схватил ее, скорее удерживая, чем пытаясь уронить. Она вцепилась в его плечо, запястье вывернулось, и меч вырвался из ее руки, когда она споткнулась и упала на колени. Снова поднялась, щит болтался сбоку на порванных ремнях. Она повернулась, плюясь и ругаясь, и замерла.
Сордаф стоял, уставившись на нее, меч вяло болтался в его руке.
Раук лежал локтями на мокром песке, уставившись на нее.
Бренд стоял среди других парней, разинув рот, все уставились на нее.
Эдвал раскрыл рот, но из него вылетало лишь странное хлюпанье. Он уронил свой тренировочный меч и неуклюже поднял руку, касаясь шеи.
Там торчала рукоять меча Колючки. Деревянный клинок сломался, когда Сордаф его растоптал, и от него осталась лишь длинная щепка. Щепка проткнула горло Эдвала, ее конец блестел красным.
— Боги, — прошептал кто-то.
Эдвал плюхнулся на колени, и на песок потекла кровавая пена. Когда он стал заваливаться на бок, его поймал Мастер Хуннан. Бренд и другие собрались вокруг них, перекрикивая друг друга. Колючка с трудом различала слова сквозь громыхание своего сердца.
Она стояла, шатаясь, лицо пульсировало, волосы разметались и от ветра хлестали глаз. Она размышляла, не кошмар ли все это. Была уверена, что кошмар. Молилась об этом. Она плотно закрыла глаза, зажмурила их, зажмурила…
Так же, как зажмурилась, когда ее подвели к белому холодному телу отца под куполом Зала Богов.
Но все было на самом деле — и тогда, и сейчас.
Когда она распахнула глаза, парни все еще стояли на коленях вокруг Эдвала, так что ей были видны лишь его валяющиеся снаружи сапоги. На черном песке вились черные полоски, потом Мать Море послала волну, и они стали красными, потом розовыми, и, наконец, их смыло, и они исчезли.
И впервые за долгое время Колючка по-настоящему испугалась.
Хуннан медленно встал, медленно повернулся. Он всегда хмурился, и суровей всего на нее. Но сейчас в его глазах был блеск, которого она никогда не видела прежде.
— Колючка Бату. — Он указал на нее красным пальцем. — Нарекаю тебя убийцей.
В тени
— Делай хорошее, — сказала мать Бренду в день, когда умерла. — Стой в свете.
В шесть лет он вряд ли понимал, что означает делать хорошее. Он сомневался, что и к шестнадцати приблизился к пониманию. В конце концов, вот он здесь, понапрасну тратит мгновения, которые должны были стать самыми важными в его жизни, и все еще пытается разгадать, что означает «делать хорошее».
Величайшей честью было стоять на страже у Черного Стула. Считаться воином Гетланда пред взорами богов и людей. Разве он не боролся за это? Разве не проливал кровь? Разве не заслужил свое место? Насколько Бренд помнил, он всегда мечтал стоять с оружием среди своих братьев на священных камнях Зала Богов.
Но он не чувствовал, что стоит в свете.
— Меня беспокоит этот набег на островитян, — говорил Отец Ярви, начиная дискуссию, как, похоже, делали все министры. — Верховный Король запретил обнажать мечи. Он воспримет это очень плохо.
— Верховный Король все запрещает, — сказала королева Лаитлин, держа руку на большом от ребенка животе, — и все воспринимает плохо.
Возле нее король Утил наклонился вперед на Черном Стуле.
— А тем временем он приказывает островитянам, ванстерам и прочим шавкам, которым еще может приказывать, обнажить свои мечи против нас.
Волна гнева прошла по знатным мужчинам и женщинам Гетланда, которые собрались перед помостом. Неделей раньше голос Бренда был бы среди них самым громким.
Но сейчас он мог думать лишь об Эдвале с деревянным мечом в шее, обливающемся кровью и издающем хрюкающие звуки. Последние в своей жизни. И о Колючке, качающейся на песке, с прилипшими к окровавленному лицу волосами, раскрыв рот, когда Хуннан назвал ее убийцей.
