Александр Прозоров - Заговорщик
– Не беспокойся, Андрей Васильевич, – отмахнулся князь Друцкий. – И лекари, и знахари разными зельями уж всего перемазали. Нет с этого никакого толку. Христианину честному смерти страшиться ни к чему. Я хоть ныне же причаститься готов.
– Нет уж, нет уж, Юрий Семенович, – снял седую волосину с ворота ферязи Зверев. – Обещал, так обещал.
В дверях он поддержал гостя под локоть, а когда за холопами затворилась тяжелая створка, щелкнул пальцами:
– Пахома ко мне, немедля! – И поднес к глазам добытый у беспечного смертного волосок.
Мазь у Андрея находилась всегда в одном и том же месте – в погребе над притолокой. Там, где снадобья дворня даже случайно не побьет. Обычный густой жир, куда при нужде можно и взвара травяного добавить, и настойки, и горчицы, и дегтя, и календулы – смотря от чего лечить надобно. Зачерпнув немного состава в плошку, Зверев сразу сыпанул щепоть горчицы – для притока крови к больным местам, капнул ромашкового масла – для укрепления кожи, чистотела – для того же, вышел во двор, снял с держателя факел, опустил княжий волос на коновязь, провел сверху пламенем, сдул тонкую полоску пепла на жир, после чего отправился в коровник. Место не самое красивое – но что поделать, коли, кроме как в теплом скотном сарае, живой земли зимой не сыскать? А для лечебного заговора поклониться следовало сразу трем властителям жизни: Хорсу, Триглаве и Сварогу. Триглаву же из мерзлой земли не выкликать.
Поклонившись огню, земле и небу, запросив у них силу для доброго дела, Зверев принялся размешивать мазь пальцем, мысленно, как учил Лютобор, разматывая через него в состав серебряную нить из своего живота и мерно наговаривая: «На море-океане, на острове Буяне упыри волос-волосатик оживляли, на людей пущали. Вышел волос в колос, начал суставы ломати, жилы прожигати, кости просверляти, рабу Божью (имя матери) иссушати. А я тебя, волос-волосатик, заклинаю, словом крепким наставляю: иди ты, волос-волосатик, к острову Буяну, к Латырю камню, где живые люди не ходят, живые не бродят; сядь на свое место – к упырям лихим в кресло. Покорись моему приказу, заговору-наказу, нет тебе места ни в этом мире, ни в чужом, ни в зеркальном, ни в видимом, ни в невидимом, ни в живом, ни в мертвом, отныне, присно и во веки веков. Аминь».
– Ты здесь, княже? – постучался в ворота Пахом. Голос своего воспитателя Андрей не мог не узнать.
– Здесь, – кивнул Зверев. – Заходи, дядька, от тебя у меня секретов нет.
– Опять чародействуешь, Андрей Васильевич, – укоризненно покачал головой верный холоп. – Грех на душу берешь.
Рука его несколько раз поднималась, дабы сотворить крестное знамение – но делать это в коровнике Пахом почему-то не решался.
– Разве же это грех – от лихоманки православного человека излечить? – подмигнул ему князь. – рог милостив, такие грехи он нам простит. Ты принес, или сейчас побежишь?
– Да уж догадался, Андрей Васильевич, как хворь князя Друцкого разглядел, – вздохнул холоп и все-таки перекрестился. – Сразу за живой водой и пошел.
Он опустил у стены кожаный бурдюк.
Жидкость, хранившаяся в ней, была настоящей драгоценностью. Ведь для исцеления воду надобно брать из трех разных источников, зачерпывать после поста и молитвы с присказкой: «Царица речная, дай воды живой на леготу, на чистоту, на здоровье», – и более сим источником для лечения не пользоваться. Лютобор пояснял, что силу воды берегиня человеку лишь раз дает, дабы чистоту не потерять. Без силы – как себя самого потом убережешь? Вот и скупится. Может, это и правильно – да только где столько источников в поместье наберешь, коли хворые каждую неделю за помощью являются? У кого ребенок при смерти, у кого кормилец, у кого матушка. Разве откажешь? Вот и приходится набирать сразу, сколько сил снести хватит, а потом делить меж людьми чуть ли не по капельке.
– Давай. – Андрей поставил на пол крынку, закрыл горлышко скрещенными лезвиями ножей. Пахом, выдернув пробку бурдюка, пустил аккуратную струйку точно в перекрестье – сталь отпугивала бесов и нежить, коли те смогли забраться в сосуд. Для укрепления же целебной силы князь быстро нашептал завершающий наговор: – Матушка-вода, обмываешь берега, желты пески, бел-горюч камень. Унеси все хитки и притки, уроки и призоры, щипоты и ломоты, зобу и худобу, черный глаз, темное слово, худую думу. Унеси, матушка-вода, золотой струей в чисто поле, зимнее море, за топучие грязи, за зыбучие пески, за осиновый тын. Слово мое крепко, дело мое лепко. Аминь».
Зверев осенил себя знамением – не ради заговора, а для успокоения холопа, опасающегося чародейства и чернокнижия. Раз крестится – значит, православие не отринул и безбожия в творимых чарах нет.
– Спасибо, Пахом Можешь прятать. – Он отер клинки о рукав, спрятал в ножны. – А я в баню пойду. Времени уже много, как бы полночь не застать.
В парилке густо пахло хлебом. Любимая женушка на стол пива подавать не стала – пост все-таки, – а вот для бани не пожалела. Пивной пар, знамо дело, самый ядреный и лечебный, кожу очищает и от хрипоты с кашлем спасает.
Холопы Друцкого вид имели весьма соловый. Видать, про Великий пост в дороге подзабыли, и хмельной напиток употребили не только на каменку. Бочонок на пятерых – доза не убийственная, но вполне заметная.
– Хватит с вас, добры молодцы, – скомандовал им Зверев. – Оставьте меня с князем наедине.
– Никак, принес все же снадобье свое? – кряхтя, поднялся гость. – Не дадут старику помереть спокойно.
– Ты еще всех нас переживешь, Юрий Семенович, – отрезал Андрей. – Давай-ка, чуть выше тебя подниму, на второй полок. Нам ведь чем теплее, тем лучше.
Князь Друцкий и вправду выглядел не лучшим образом. И без того никогда не страдавший излишней полнотой, ныне он и вовсе иссох: щеки провалились, нос заострился, кожа стала дряблой и морщинистой, мокрая седая бороденка слиплась и превратилась в подобие растрепанной бечевки. Мышцы на ногах почти исчезли – только кости да жилы остались. Не мудрено, что удержать тяжелые зимние одеяния такие конечности не могли. Тело-то у старика было легоньким, раза в два легче шубы.
– Сейчас, освежу, – пробормотал Андрей, выливая наговоренную воду в шайку, добавил кипятка и плеснул на старика, тут же подсунув под него деревянный тазик: хоть немного смытой воды полагалось выплеснуть на перекрестке дорог: чтобы лихоманка в иные края уходила. Затем он быстрыми, уверенными движениями втер мазь немного выше и ниже колена, ополоснул руки: – Все, Юрий Семенович, готово. Смывать зелье не нужно, пусть впитается.
– Коли не надо, так и не стану, – не стал спорить князь, сел на полке, глубоко вдохнул: – А ведь согрелся я в бане, твоя правда. Однако же валенки все ж одену, не обессудь. Боязно холод обратно в кости пропустить. Тяжко он выгоняется, тяжко. Совсем замучил, покуда я до княжества твого добрался.
