Олег Говда - Выбор
— Здравствуй, хозяин! — чуть хрипло прогудел атаман Секирник. — Мир дому твоему!
— И тебе здравствовать, добрый человек, — степенно ответил Владивой, — коль с миром приходишь…
— Громовержец тому свидетель, — привычно вскинул взгляд к потолку, куренной.
— Тогда, проходи путник к столу, гостем будешь… — хоть и всего лишь придерживаясь установленной традиции, серьезно ответил Владивой. — И да испепелит гнев Перуна этот дом, если под его кровом я обнажу против тебя оружие, или позволю это сделать другим.
— Да будет так, — кивнул Секирник и вошел в светлицу, уступая место следующему атаману…
Когда все именитые гости расселись, в хату вошел скарбничий Лунь. Он чинно приблизился к столу и с поклоном выложил на разостланный перед Владивоем малиновый стяг пернач Хана Кара-Кермена и обруч Ханджара.
— Перед лицом Совета куренных атаманов, вручаю тебе Хан Владивой эти священные для нас регалии, право обладать которыми ты доказал в Роще Смирения, и от имени всех воинов Вольной Степи прошу: будь нам отцом и прими под свою руку. Правь нами мудро и справедливо, а мы обязуемся исполнять твою волю, как свое собственное хотение…
— Благодарю за оказанную честь, — ответил Владивой, заблаговременно подученный есаулом, уважительно отодвигая от себя пернач и обруч Власти, непроизвольно задержав взгляд на необычном драгоценном камне, украшающим его. Необычным тем, что постоянно менял цвет, за минуту проходя всю радугу вдоль и поперек. — Но я не могу именоваться отцом таких достойных и уважаемых воинов… Разве что, куренные атаманы снизойдут к моей смиреной просьбе и разрешат недостойному новику называть их братьями?
Скарбничий сделал вид, что задумался, обводя взглядом серьезные лица харцызов, а после неспешно кивнул.
— Пусть будет так, отныне ты равный среди равных. Прими пернач Хана Кара-Кермена и повелевай нами по праву старшего брата. И пусть Громовержец подтвердит, что уговор заключен.
Оглушительный гром хлестнул в небесах над Кара-Керменом в то самое мгновение, когда Лунь произносил последние слова. И громыхнуло необычно, не так, как всегда, сопровождая любую грозу, а с этаким залихватским посвистом-кличем, с которым харцызы бросались на врага. Впечатляюще, в общем…
Похоже, никто из куренных, присутствующих на церемонии вручения регалий, ничего подобного не ожидал, поскольку все дружно вскочили на ноги, и только въевшаяся с годами привычка сдерживать эмоции, позволила атаманам удержаться от возбужденных восклицаний.
Чуть дрожащими руками скарбничий Лунь возложил на склонившего голову Владивоя обруч, и на этот раз даже самые хладнокровные воины, не сумели скрыть громкого вздоха! Едва коснувшись чела Ханджара, изменчивый камень полыхнул ярким белым огнем, а потом сменил цвет на кроваво-пурпурный. Замер на мгновение и задышал, запульсировал в такт биению сердца.
— Перун услышал произнесенные слова… — торжественно объявил скарбничий, почти всовывая растерявшемуся Владивою в руку пернач. — Отныне в Кара-Кермене новый Хан и первый Ханджар. Слава Хану Владивою! Слава Ханджару!
— Слава! Слава! — дружно рявкнули в десяток глоток атаманы, голосами более привычными отдавать команды воинами в лязге и гвалте боя. Аж окна задрожали.
— Слава!!! — рык сотен харцызов, дожидающихся этой минуты на площади, мог заглушить даже поданный Громовержцем знак одобрения их выбора. — Слава Ханджару! Слава Хану Владивою!
И, будто этот рев, распахнул двери в кухню, оттуда потек бесконечный хоровод празднично разодетых девушек с подносами в руках.
Владивой даже удивился. Он и представить не мог: как столько людей втиснулось в не такое уж и большое помещение? А непрерывный ручеек степных красавиц, тем временем споро застелил стол чистой скатертью, на которой, словно по волшебству, возникло множество мисок, тарелок, горшков и горщиков, кувшинов и фляг, кружек, кубков и прочих приборов. И главное, все это было наполнено всевозможными яствами и напитками, исторгающими такой аромат, что из-под харцызких чубов тут же улетучились все знамения, умные мысли и тревожные вопросы…
* * *
Спустя часа полтора-два, — когда на лица атаманов снизошел жаркий румянец, а их движения стали неторопливыми и плавными, после чего мужчины расстегнули жупаны и ослабили пояса, — с кубком в руке поднялся куренной Шило. Невысокий, вертлявый, остролицый. В общем, с виду неказистый и неприятный мужичок, но зато, неглупый и хозяйственный.
— Слава, — он демонстративно выпил до дна, — а потом проговорил задумчиво. — Я вот о чем сомневаюсь, братове… Хан Владивой, безусловно, доказал в Роще Смирения свое право надеть обруч Ханджара, да и сам обруч его принял, как мы все тому свидетелями стали. А вот — пернач…
— Ты к чему это клонишь, трясця его матери? — вскочил на ноги куренной Трясцяегоматери, бешено поводя глазами. — Что Ханджар, трясця его матери, не достоин быть Ханом? Ты что, трясця его матери, оглох, когда сам Громовержец, трясця его матери, подтверждал право Владивоя? Какие тебе еще, трясця его матери, доказательства нужны?
— Погоди, Трясця, не горячись, — потянул его обратно за полу, сидящий справа, Тарапунька. — Шило дело говорит.
— И ты туда же?! — вызверился на соседа тот, привычно нашаривая на поясе рукоять сабли. Но сегодня, как велит закон: в дом Хана атаманы пришли безоружными. Почти… Ножи и перначи куренных, будучи в умелых руках куда смертоноснее меча или сабли, тем ни менее оружием не считались. — А ну, выходи на улицу!
— Ну-ка, утихните оба! — шикнул на них Медведь. — Шило не новик в степи и зря болтать не будет. Дайте послушать его резоны… Надеюсь, никто не подозревает достойного атамана в желании оскорбить хозяина дома?
Глядел Медведь при этом прямо в глаза Шилу, и если у того и была подобная мыслишка, то огласить ее во всеуслышание, после столь явного предупреждения, не отважился б и самый бесшабашный удалец. Коим куренной никогда не был.
Спорщики утихли.
— Говори, Шило, слушаем тебя, — поддержал Медведя Лунь. И авторитета скарбничего, как всегда, хватило, чтоб шум за трапезным столом на время поутих.
— Я это к чему сказал, — продолжил Шило, оглаживая усы, чтоб собраться с разбегающимися от хмеля и тяжелого взгляда есаула, мыслями. — Взять пернач в руки может каждый, штука не сложная…, а вот удержать — труднее, чем угря будет…
— Ты дело говори, — оборвал его словоизлияние Лунь. — Чай, не песню слагаешь…
— Да, да… — посерьезнел тот. — Чтоб вся степная вольница безоговорочно признала власть Хана, надобно Владивою проявить себя не только искусным бойцом, но и атаманом — мудрым и удачливым. Одним словом, поход нужен…
