Катя Зазовка - Ворожея
— Не тайна. Иду к бабке в деревню. Помирает она. А ты?
— А я путницей брожу по свету. Лучшей доли ищу.
— А тот молодец, он что…
— Этот лиходей, — оборвала спутницу Воста и снова сплюнула, — подкараулил меня да напал. Снасильничать хотел. Да, хвала богам, ты вовремя подоспела.
— Пойдем в деревню вместе. Авось и тебе там место сыщется. А если понравится, так и насовсем останешься.
— В хату к бабке не зовешь?
— Не смею. Не хозяйка я там, — честно призналась Милава. — Я и сама бы не пошла, да не могу.
Воста промолчала, продолжая двигаться по тропе напористо, даже с остервенением, будто после случившегося возненавидела всю земную благодать и теперь мстила каждой веточке, каждому листку, нещадно их топча и ломая. Ну да ничего, крепкий сон, пара глотков кваску — и дурные воспоминания как рукой снимет. Об одном только Милава сожалела — что пошла на поводу у смуглянки, бросив богатыря одного. Места те недобрые, Паляндрой отмеченные. Правда, до деревни недалече, потому за молодцем всегда вернуться можно. Она так и сделает, только Восте обустроиться поможет. Иль в его хату наведается да обо всем сродичам поведает — пущай сами его забирают.
На душе чуть полегчало — и вокруг словно прояснело. Лес поредел, в межствольных просветах показался постоялый двор. Девицы еще не переступили черту деревни, когда воздух донес о здешнем возбуждении. Да сегодня ж Купалье! Как же Милава запамятовала? То-то озерницы так оживились. Эх, надобно успеть за тем богатырем вернуться, покуда лес совсем не ожил. Ворожея украдкой глянула на спутницу: смуглое лицо ничего не выражало, только блеклые глаза сузились, будто в предвкушении… Празднества?
— Пойдем на постоялый двор. Там наверняка для тебя место сыщется.
Воста кивнула. Девицы подошли к бурой избе и постучали. Отворилась дверь — на пороге выросла высокая женщина средних лет, наскоро заматывавшая намитку.[5]
— Нынче у меня мест свободных нет. Но, коли пожелаете, могу вас вон там обустроить, — постояличиха махнула влево и обвела взглядом подранное одеяние Восты. — Если надобно, кой-какая одежа тоже сыщется.
Девицы повернули головы в указанном направлении. Вполне крепкая, хоть и малость покосившаяся постройка некогда использовалась как хлев. Воста и Милава, переглянувшись, кивнули.
— Пойдемте покажу. Сено свежее, душистое. Будете спать, как у Перуна за пазухой. Хотя не уразумею никак: зачем сегодня ночлег? — Хозяйка заговорщицки подмигнула и распахнула хлипковатую дверь.
— Здесь только Воста останется.
— Вон оно что, а ты, стало быть, гаданий да жаркого празднества не срамишься? — плутовато улыбнулась постояличиха.
— Не в том дело. Я сюда к бабке прибыла. Помирает она… — пояснила Милава. Лучше сразу открыться, ничего не утаивая. А ну хоть это поможет людям не чураться молоденькой ворожеи. Или хотя бы не мешать.
Хозяйка отшатнулась. Ее и без того большие глаза увеличились вдвое и наполнились ужасом. Постояличиха несколько раз открыла рот да попыталась что-то ответить, но так и не произнесла ни слова.
— Ладно, пойду я, — выдохнула Милава и побрела к бабкиной хате.
— Бывай, — кивнула Воста.
Постояличиха лишь беззвучно таращилась.
* * *Милава шла по главной улице. Она не была здесь с тех пор, как мамка-знахарка сбежала разом с малолетней дочкой от черного наследства, однако в деревне мало что изменилось. Разве что появилась пара новых хат, да старые разрослись разом с семьями.
— Куда путь держишь, девица?
Милава обернулась. У резного крыльца красивой избы стоял высокий мужик, крепкий, хорошо одетый, в высоких кожаных сапогах. Его лицо, густая русая борода да такие ж волосы на мгновение заставили ее вспомнить о том молодце, что напал на Восту. Богатое ухоженное подворье явственно говорило, что перед Милавой не простой человек. Кузнец? Иль какой иной здешний мастер? Девица поклонилась, смахнув пальцами песчинки с дороги.
— К бабке иду, помирает она.
Ворожея уже приготовилась, что мужик погонит ее прочь, но тот улыбнулся. Светло от той улыбки отразилось в глазах, лучиками разошлось в морщинках.
— Да ты, видать, внучка Кукобы, что Черной кличут?
— Так. Меня Милавой звать.
— Ну а я — дядька Череда, староста деревни. Коли чего потребуется, ты не стесняйся, проси. Да на дураков местных особливо внимания не обращай и, если какие глупости говорить будут, не серчай.
— Спасибо, дядька, — Милава обрадовалась, что к ней так отнесся первый человек на селе. Видать не зря этому красивому и статному мужику здешний люд доверился — ни мудростью, ни умом не обижен.
— Издалече идешь? Поди устала? Давай-ка я тебя хоть кваском попотчую!
— Кваску не надобно. А вот если крынкой водицы колодезной уважишь, век благодарна буду.
— Ну, век не надобно, — отмахнулся Череда. — Воды не жалко. Тем паче у бабки твоей колодец камышом порос, пить неоткуда. Погодь чуток, я сейчас.
Череда скрылся за толстой дубовой дверью, что даже не взвизгнула. Да и чему было визжать да скрипеть? Вон петли блестят, что серебряные. Ладное хозяйство у старосты. Да видать, и семья не малая. В доме послышались какая-то возня да оклики. Скоро Череда снова стоял подле Милавы.
— Сейчас Услада, дочка моя, принесет воду. А ты покуда вот это возьми. Мыслю, у Кукобы не сыщется чем повечерять.
— Благодарствую, дядька, — девица спрятала увесистый сверток в дорожный мешок.
— Алесь куда-то запропастился. Так бы он помог тебе. Это сын мой. На охоту еще затемно подался.
А не тот ли это богатырь, что Востой овладеть хотел? Милава на мгновение замялась, а потом решилась:
— Встречала я одного молодца. На тебя похож — красив, высок, плечист, волосом рус. Вот только помыслами нечист.
— Как это, дочка?
— Снасильничать над одной девицей хотел. Да я мимо шла, не позволила злодеянию свершиться, — смягчилась Милава, глядя в синие глаза старосты.
— И где ж он теперь? — заволновался мужик. Лучистая улыбка погасла.
— Лежит там, в лесу. Да не пугайся, жив он. Без сознания только, а может, уже в себя пришел — я на его ранку знатного сбору сыпнула — да скоро возвратится…
— Ах ты мерзавка! — гаркнула девица — и откуда только взялась? — да с такой злостью поставила на землю ведро, что большая часть воды расплескалась. — Как смеешь ты порочить моего брата? Ты — порождение черной ведьмарки!
— Услада, уймись! — цыркнул Череда. — Тебе никто слова не давал.
Пышная девица недовольно поджала пухлые губы, но ослушаться не посмела. Ее ноздри трепетали от негодования, а грудь под расшитым сарафаном неистово вздымалась.
