Прощание - Кивижер Паскаль

Дальше Креста ничего не было: все поглотил туман. Будто мир еще не начался или уже исчез. Эма с Тибо были теперь не на острове и не в этом столетии: они – заложники событий, превосходящих их короткие жизни. Вечность сияла над их головами как маяк, но не освещала их. Они не слышали ритмичного стука подков. Для них вселенная сжалась до одной Мириам, вертевшейся в своем одеяльце и таращившей любопытные глаза.

Долгие часы дороги до Гиблого леса пролетели для них слишком быстро. Тусклый свет вдалеке был хижиной Проводника. Они ступили на тропу, кишащую огромными червями и тараканами. Хижина возникла из тумана: заостренная крыша, единственное окно, деревянная дверь на ржавых петлях.

Тело плохо слушалось Тибо: он не сразу смог спешиться. Спрыгнув наконец на землю, он как в оцепенении подошел к двери и едва слышно стукнул три раза. Петли скрипнули. Проводник в балахоне из грубой шерсти с глубоким капюшоном без церемоний протянул две тощие руки с грязными ногтями. Эма стояла поодаль. Она качала уснувшую Мириам. И только когда Тибо поднял на нее умоляющий взгляд, медленно подошла.

Ног она не чувствовала. С каждым шагом, приближавшим ее к протянутым рукам, она покидала свое тело. Вернется ли она в него, в это тело рабыни, королевы, женщины? Может, и нет. Она дважды поправила одеяльце, прежде чем передать Мириам отцу. Потом обхватила себя, чтобы задержать ее тепло еще хоть на чуть-чуть: вот все, что ей оставалось.

Тибо взял дочь на руки, дрожа как лист на ветру. Он попытался мысленно слиться со всеми правителями, прошедшими здесь до него: иначе вверить ее в черные когти он бы не смог. В последний миг Мириам вдруг проснулась. Она повернула к родителям спокойное личико, ясный взгляд истинной принцессы. Потом дверь захлопнулась.

Крик тут же смолк. Ветер стих. Туман развеялся. Крючковатые ветви Гиблого леса озарила вспышка. Тибо повернулся к Эме, чужой как никогда; Эма повернулась к Тибо, словно он был никем. Он помог ей взобраться на Горация, но сам решил идти пешком.

Начался дождь.

Гром ворчал вдали, молнии разрывали небо, и ливень обрушился на сухую землю. Запрокинув голову, Эма подставляла шею струящейся воде. Тибо скинул плащ, расстегнул камзол, распахнул рубашку. Разоренные бурей окрестности походили на них. Да, они вернутся к жизни по травинке. Эме и Тибо предстоит совершить такое же чудо. Только как?

Им казалось, что они одни во всем мире, но вспышка молнии высветила вдали чей-то силуэт: кто-то шел по дороге им навстречу. Это был промокший до костей Лисандр: бледный, как луна в ночном мраке, с прилипшими к щекам жесткими волосами. Мальчик со взглядом взрослого, по ошибке попавшего в тело ребенка. Тибо указал ему на Зефира.

– Правь, – сказал он, и у Лисандра мелькнула мрачная мысль: как будто король доверил ему все королевство.

2

Зов Гиблого леса застал Эсме посреди дороги, где-то между Френелем и дворцом. Зодиак отказался ехать дальше, так что часть ночи они провели под дубом, дрожа от холода, пока буря вырывала мелкие деревца. Как только крик смолк, они продолжили путь под ливнем и грозой. И только теперь добрались до конюшни.

– Король ждет тебя в Тронной зале, – встретил ее Габриэль, даже не поздоровавшись.

– Ты, что, уже на ногах?

– Никто не спал, сама знаешь.

– Король тоже, как я понимаю?

– Король…

Вид у Габриэля был до того потерянный, что она не стала его больше расспрашивать.

Обычно Тибо не вызывал Эсме до рассвета и никогда не принимал ее в Тронной зале. Очевидно, день был особый. Она, с ног до головы в грязи, миновала красный ковер широким шагом, оставляя за собой лужи. Но, увидев короля, замерла на месте.

Тибо был белым как лунь.

– Сир…

Тибо не дал ей времени опомниться. На коленях у него лежало письмо; он протянул его слабой рукой, как будто не хотел касаться строк.

– Я хочу, чтобы ты передала это послание устно. Заучи его.

Обычно, когда Тибо передавал ей устное послание, он не тратил времени на то, чтобы его записать. Но на этот раз он был не в силах произнести вслух фразу, на которую у него ушла вся ночь. Казалось, он весь раздроблен: груда обломков, которые держит вместе лишь одежда.

Эсме, недоумевая, развернула листок. Читала она плохо. Очень плохо. Буквы плясали у нее перед глазами, играли в чехарду. За всю свою школьную жизнь ей ни разу не удалось верно ответить ни на один, даже самый легкий вопрос. Теперь же книгой ей служили дороги, овраги, холмы, и никто больше не требовал от нее чтения. При некоторых стараниях и должном терпении она бы осилила в конце концов пару строк, если бы не вчерашний крик Леса и не седина короля – они выбили ее из колеи. Вместо слов ей виделись одни многоножки.

– Я пишу неаккуратно, мне часто на это пеняли, – извинился Тибо.

– Нет-нет, это все я, сир. Я читаю… неважно.

Она опустила руки, запачкав чернилами мокрые штаны.

– Хорошо, – вздохнул Тибо, – я постараюсь это произнести.

Он медленно встал, сошел с возвышения и зачитал хриплым голосом: «В ночь равноденствия правитель Краеугольного Камня, чье самое дорогое желание – благополучие королевства, передал Проводнику первую родившуюся в мае девочку, принцессу Мириам».

Эсме почудилось, что волосы короля стали еще белее. Ей захотелось обнять его, но короля касаться нельзя. Тогда она просто разрыдалась.

– Во все провинции, до завтрашнего вечера, сможешь? Я не хочу доверять это кому-то еще. Марта собрала тебе еду в дорогу. Выезжай немедля.

Эсме вытерла рукавом щеки и развернулась к двери, оставив лежать на полу слова, которые никому не прочесть.

Тем временем Манфред срочно будил всех слуг, обходя комнаты и звеня своей увесистой связкой ключей. Он хотел собрать всех в прачечной. На его взгляд, исторические события минувшего дня требовали мер, которые бы им соответствовали. Высокий, жилистый, представительный, он возвышался как монумент посреди перетянутой бельевыми веревками, заставленной гладильными досками и надушенной лавандой обширной белой комнаты с низким потолком. Годы давили на него, но он не склонялся под ними, гордо поднимая подбородок вверх. Все в нем вызывало уважение: опыт, репутация, галуны на ливрее. В клубах пара от поставленных на огонь утюгов он реял, словно орел в облаках. Он заговорил, и говорил хорошо.

Отныне, сказал он, ни в чем, что касается королевской четы, не может быть предела совершенству. Те слуги, чьи труды оставляли желать лучшего, должны исправиться; те, кто хорошо справлялся со своими обязанностями, должен исполнять их превосходно; а кто уже нес службу превосходно, должны превзойти сами себя. Теперь недостаточно исполнять поручения: нужно их предвосхищать. Недостаточно всегда быть рядом: нужно уметь исчезнуть, слиться со стенами.

И далее – сотни нюансов. Чай королевы раскрывает свой аромат ровно за две минуты: необходимо терпение. Тяжелые ткани, длинные подолы, а также шлейфы и нижние юбки сдерживают быстрый шаг королевы: забудем про парчу, и никакого крахмала. От ярких оттенков цвет ее лица оживает, а от серых – блекнет: изменим палитру. Теперь король: его следует оберегать от его собственных склонностей. В солнечные и ветреные дни ему сложно сосредоточиться: не следует открывать окна. Он любит крепкий кофе и, не замечая того, проглатывает гущу: нужно ее отфильтровывать. Он терпеть не может пышных нарядов: будем сдерживать портного. Ему хорошо думается исключительно на ходу: разгладим ковры как следует.

Манфред прибавил множество соображений общего порядка. Лис, символ Краеугольного Камня, должен вновь засверкать на каждой пуговице каждого форменного одеяния. По всякому случаю, хоть торжественному, хоть рядовому, – и в каждой комнате, как роскошной, так и самой скромной, – все скатерти должны быть белоснежными, серебро – начищено, на полках и статуэтках – ни пылинки, кружева – без прорех, светильники – без копоти. И чтобы в кастрюли, дверцы шкафов, носки сапог и все тому подобное можно было смотреться, как в зеркало.