Переполох на Буяне - Голотвина Ольга Владимировна
Тридцать Третий! Опять Тридцать Третий! Гнать бы его из дружины в три шеи, такого наглого и дерзкого! Ведь не просто подкапывается под начальство, а прямо-таки траншею роет!..
Нельзя гнать. Потому что этот ушлепок – двоюродный братец самой Марьи Моревны, прекрасной королевны. По ее словцу властному в дружину пристроен. А кто такая Марья Моревна и как на нее Кощей облизывается – про то даже воробьи под стрехой щебечут.
– Тридцать Третий, должны же у тебя в башке быть хоть какие-то мышцы! – сдерживаясь, произнес Черномор. – Если в голове дыра, то ее шапкой-невидимкой не прикроешь! Ты вот начальство перебиваешь, которое тебе по уставу дадено, а у самого с утра кольчуга не чищена. А ведь кольчуга – она что?
– Кольчуга – лицо богатыря! – хором грянул воинский строй. Воеводу своего бойцы знали не первый год и выучили наизусть его любимые присказки. А наглый юнец успел всем плешь проесть, и гарнизон всерьез обдумывал план – набросить умнику мешок на голову и отмутузить так, чтоб впредь неповадно было тину баламутить.
Но поддержка дружины не порадовала Черномора. Увы, сопливый змееныш был прав. Стена – это вам не Жар-Птица в ковше катапульты. Это горе в два счета не исправишь. И в три счета не исправишь тоже. Вон и старый друг Первый хмурится да на сапоги смотрит, головы не поднимет.
Стена – это беда…
Прибыли в свое время на Буян ладьи с лесом отборным, стоеросовым, стволами сосновыми да дубовыми, ровными да прямыми. А с бревнами прибыл и приказ: поставить град Детинец для дружины да обнести стеною высокою с четырех сторон, дабы супостату неповадно было покушаться на дуб заветный с сундуком запретным на ветвях да на Жар-Птицу редкостную.
Строились, чего не построиться, топоры так и стучали. Настоящий богатырь – он ведь не только мечом махать умеет, он на все руки мастер. И жилую избу для дружины поставили, и трапезную с кухней, и для арсенала воинского кладовую возвели и замок навесили. Стену? А как же, и стену возводить начали. С трех сторон Детинец обнесли… а на четвертую стену бревен не хватило.
А почему не хватило – тоже дело ясное. Соскучились дружиннички на казенных харчах, наперебой принялись за Детинцем сколачивать для себя курятники-свинарники, огороды разбили. На все лес нужен? Нужен…
Да жили и с тремя стенами – не тужили. Четвертую-то стену с моря не видать, ивнячок чахлый закрывает. Был бы хоть лес настоящий, свели бы его да стену поставили, а ива разве что на плетень годится.
Ну и ладно. Какие супостаты на Буян полезут? Ах, дуб здесь заветный? Да у Кощея-батюшки по разным землям таких дубов с сундуками столько посажено – хватило бы на чащу дремучую! Умен повелитель, ловко ворогов запутал – пускай бегают, ищут, где его смерть схоронена…
Все бы хорошо, да не чаяли богатыри, что Кощей сам на остров пожалует.
– Стена – это не тебе, а воеводе головная боль в заднице, – веско сказал Черномор, отгоняя горькие думы. – А тебе, Тридцать Третий, даю приказ в обе руки: отловить трепливого кота Баюна да запереть покрепче, чтоб Кощею срамную былину про наш град Детинец не спел.
– Да что былины? – вновь подал голос наглый королевич. – Былины ветром уносит, а вот как глянет Кощей на Детинец – тут ему все факты перед глазами.
Дружина онемела от такого нахальства. Факты? Где паршивец слов таких нахватался незнаемых, неслыханных?
Но воевода не дал себя посрамить.
– Факты? – переспросил он. – Ты, Тридцать Третий, не делай мне тут умное лицо, не забывай, что ты Кощеев дружинник. А я, между прочим, тоже высшую арифметику изучал. И словесами заморскими, латинскими, меня не запугаешь. Я кое-что краем уха читал…
(Если говорить честно, странное словцо растолковал воеводе мудрый Ворон Воронович. Но в этом Черномор признаваться не собирался.)
– Факты, – небрежно продолжил старый богатырь, – это ругательство чужеземное. Фак ты сам себя!
Богатыри довольно переглянулись: дядька их морской опять оказался на высоте.
– Поговорю с Морским Царем, чтоб по дружбе помог Кощея достойно принять, – закрепил успех воевода. – С лешим потолкую, чтоб в ивняке прекратил безобразия нарушать. Кстати, у лешего с лешачатами балалайки есть, можно гостя музыкой встретить. Особливо хорошо будет это дело с русалочьим хором. А стена…
И тут в мужской разговор вновь вступила Яга:
– А со стеной я, старая, могу помочь, ежели меня хорошенько попросят. Хоть я посторонняя и не военная…
Василиса показала язык вскинувшемуся Черномору.
Остаток дня прошел бурно и суматошно.
Командовать всем этим балаганом пришлось Первому богатырю. У воеводы дело было важное, в коем его никто заменить не мог (да и не рвался никто) – он уламывал Ягу. Завел ее в отдельный терем, специально для высоких гостей поставленный, велел принести выпивки-закуски, чтоб на пятерых хватило, приказал их с Ягой без спросу не тревожить, и заперся изнутри. А Яга в оконце крикнула Васенке, чтоб та в терем не совалась, бабке личную жизнь не портила.
А Василисе зачем в терем-то соваться? Куда интереснее было бегать по Детинцу и любоваться безумием, что творилось вокруг.
Два богатыря, добыв ведерко краски и кисти, красили стены жилой избы, а еще один, забравшись на стремянку, над их головами по свежей покраске выводил витиеватую надпись: «Кощей – ум, бесчестность и подлость нашей эпохи!» (Василиса тут малость задержалась: доказала богатырю, что в слове «эпоха» нет буквы «ять».)
Еще двое бедолаг безуспешно пытались посадить у входа в гостевой терем цветущий куст змееголовки – по слухам, любимых кощеевых цветов. Куст упорно падал.
«Где они об эту пору цветущую змееголовку нашли?» – удивилась Василиса, которая стараниями Яги стала уже опытной травницей. Подошла поближе – и обнаружила, что черные цветы, и впрямь похожие на змеиные головы, были сляпаны из глины, наспех покрашены и прицеплены на колючие ветки.
Седой дедок – должно быть, самый старый в дружине – из ведерка разбрасывал песок вокруг могучего кряжистого дуба. Это девочка и без объяснений поняла: пусть увидит Кощей-батюшка, что ничья нога к дубу не подступала, ничей след у корней не отметился. В надежности сохраняется могучий сундук на цепи железной!
Богатырь номер Тридцать Три, запомнившийся Василисе дерзким языком и огненно-рыжими кудрями, на вытянутых руках волок куда-то огромного черного кота. Кот извивался, стараясь дотянуться когтями до богатырской физиономии (судя по царапинам, старался успешно) и орал на весь Детинец, что изверги и сатрапы не заткнут поэту рот ничем, кроме разве что колбасы! Или окорока!
Вопли кота перекрывались красивым, слаженным пеньем, летевшим из окон жилой избы. Любопытная Васенка заглянула в окно. Две крепкие бабенки в длинных сарафанах, стоя на коленях, с песней мыли полы. Из-под длинных подолов торчали рыбьи хвосты.
«Дунька и Манька, – вспомнила девочка. – Как они на хвостах-то ходят, взглянуть бы!»
– Медузы спря-атались, поникли ка-амбалы, – выводили русалки, – когда застыла я-а от горьких сло-ов. Ох! Зачем вы, ба-абоньки, военных любите? Непостоя-анная у них любовь! Ох!
Васена пошла дальше – и залюбовалась поединком Восьмого с Жар-Птицей. Богатырь, надев толстые рукавицы, пытался ухватить большую огненную птицу, а та, мерзко гогоча, сверкала дикими глазищами, отбивалась длинным клювом.
Пожалев Восьмого (да и птицу тоже), девочка подсказала:
– Дядечка, так ты ее не возьмешь, не дастся. А пойди ты на кухню, возьми блюдо – только не деревянное, а глиняное. Нагреби из печки на блюдо угольков горячих да смани ее те угольки поклевать. А пока она есть будет, ты камни из ковша выбрось…
– Камни? Какие камни?
– Ну, не из прутиков же она гнездо вьет? Галька там и другие камешки, не то быть бы тут пожару. А снова их в ковш укладывать птица не станет, глупая она. Покричит да улетит…
Совет понравился Восьмому. Он быстро сбегал за полной миской сизо-багровых углей.
