Целый осколок (СИ) - Ясный Дмитрий
И очень интересно, а сколько же лет этому дубовому чудовищу, жуткому монстру канцелярских пещер? Сто, двести или все полтысячи? Какие страшные тайны он хранит? Сколько приговоров, указов, наставлений и доводных бумаг подписано на нем? Скольких писарей и секретарей он пережил, скольких неосторожных бумагомарак сожрал в вечернем мраке? Обхватил руками-бордюрами, подмял под себя боковыми тумбами. И перемолол их в бумажную кашу своими зубами-ящиками вместе с нарукавниками, стилусами и плотно исписанными листами? Тоже сто или двести? Ох, да за него страшно вновь садиться!
А как было бы сейчас хорошо вместо возни с протоколами, выписками, выдержками и разными справками, спуститься во двор и проделать со шпагой и дагой в руках несколько финтов. Широко раскинуть руки и вдохнуть теплый весенний воздух, после неторопливо перемещаясь из секунды в терцию по потемневшим островкам талого снега. Или выпить подогретого вина, щелчком пальцев подозвать симпатичную подавальщицу, заказать жаренного на углях мяса и кинуть пару сантимов трактирным музыкантам — веселее, быстрее, громче играйте! А Бруно со значением похлопает ладонью по оголовку рукояти плетки для придания еще большего рвения музыкальным ремесленникам — шевелитесь, нищеброды, а если господин не доволен будет… То запорю! Но… Но ему нужно продолжать свою работу. Ступени Постижения сами под ноги не бросятся, ему нужно совершать Шаги Познания и неутомимо Следовать Путем Истины!
От высокого градуса пафоса свело зубы словно от спелого лимона. Леонард громко фыркнул в ответ своим мыслям и вновь раздраженно помотал головой словно боевой жеребец, отгоняющий злых мух. Разметал водопадом длинные черные волнистые волосы по плечам. Ныне модный обруч для волос он тоже не носил. Мм-м, а вот если одеть повязку… Да, надо бы надеть повязку для волос… Короткий взгляд в зеркало — нет, это потом! Целых полчаса уйдет на выравнивание повязки и завязывание тройного петлевого узла. Сзади, самому, одному. Справиться ли он? Не перекосит ли неуклюже петли узла? Правая рука непроизвольно поднялась к затылку в попытке собрать волосы в длинный «хвост».
Леонардо резко отдёрнул руку от волос и решительно отвернулся от зеркала.
Все, все! Хватит прохлаждаться! За работу, господин легат-следователь, за работу! Не стоит так откровенно лениться и кряхтеть словно древняя развалина всего в девятнадцать лет, господин будущий Отец-Инквизитор!
Леонардо сел в кресло, чуть поддернул рукава куртки, поправил на поясе неудобно развернувшийся рукоятью в бок кинжал. Вернее, пародию на кинжал — широкий, на ладонь короче боевого, с тяжелой, изукрашенной золотом и самоцветами рукоятью. Но не с боевым же клинком ему ходить по узким коридорам архивириума, душным допросным и темным залам приората? Да и нельзя — неписанные правила приората не дозволяли нахождение у посетителей и прикомандированных оружия на поясе. Можно и не запрещено, но крайне невежливо. Верная дага и красавица шпага, как верные псы, терпеливо ждут его на выходе, под тщательным приглядом сержанта приоратской стражи.
Итак, что тут у нас следующим?
Очередной лист плотной желтоватой бумаги, исписанный убористым почерком с забавными завитушками на буквах Р и А разместился на грубом сукне столешницы. Допрос от пятого дня недели, осеннего месяца ноября, исходящий номер… Регистрационный номер, внутренний индекс архива, номер отдела, номер раздела… Номера, номера… Так, ведет сей допрос отец-инквизитор Святой Конгрегации Гнесс фон Руст согласно единственно верным правилам «Directorium» и «Practica Inquisitionis Haeretice Pravitatis». А если коротко, то Кодексу и Уставу.
«… и тогда я увидела, как исповедник Гийемины Го, святой отец Ансельмар, он и священник нашей деревни, что зовется Домин. Так он брал вот так ее руки в свои и наклонялся к ней близко и близко, совсем близко! Можно я к вам наклонюсь? Ах, простите, простите святой отец! Так вот он губами своими ее губ вот прямо совсем касался! И язык свой ей в губы совал! Глубоко, ох и глубоко же, святой отец! А потом он платье ее как….».
Ерунда и сластолюбивая мерзость! Похоть. Низменные чувства простецов. Вот кто за это убивает? Никто! Следующий протокол!
«Мы, отец — инквизитор Святой Конгрегации Гнесс фон Руст и добрые верующие в Господа нашего и в Небесный престол; Авейрон Кантен и Сидуан Мельес, соответственно викарий епископа де Нуа и протоколист при синодальном дворе Сабарте, в канун праздника Рождества Девы Марии, на второй год правления… И тогда этот злой человек ударил ножом длинным в брюхо достойного господина как целил, прям над бляхой ремня в пупок! Сережки же — вот так и рвал с ушей, вот с чего в крови они все».
Не то. Это дело раскрыто, убийца опознан и пойман, осужден и повешен. Да, следствие по разбою тоже вел отец-инквизитор, он же и составлял обвинительный приговор, но с Той Стороны не возвращаются, будь ты хоть трижды злобный мститель. Тем более после усекновения членов и последующего медленного удушения для устрашения и в надзидание.
Следующий лист. О, а тут несколько листов! Сшиты вместе суровой нитью в верхних и нижних краях, нить провощена, концы нитей залиты сургучом, на котором ясно видны мелкие литеры Q и J. Ого! Весьма серьезный документ… И что-то даже вспоминается при взгляде на него. Так, а от какого он числа? Ах, ну да! Это то самое дело о Гиннгогском людоеде! И его тоже вел отец-инквизитор фон Руст. И он же был обвинителем.
«Это была человеческая рука, ваше преосвященство. Отрубленная человеческая рука!
Вопрос его милости Старшего отца-инквизитора Креден Ларту:
Почему же рука не тонула в водах, Кретьенотта?
Ответ исследуемой Кретьенотты Пауль, у роженицы деревни Фиош, жены плотника Жака Пауль:
К ней был привязан бечевкой, раздёрганной такой, мочевой пузырь ягненка, ваша милость!».
И все же опять не то! Дело раскрыто и закрыто! Тогда не смогли задержать только младшего сына людоеда — он успел сбежать и скрылся в болотах. Там он и утонул, скорее всего. Так что вряд ли эта белесая тварь вернулась в славный город Нуэлл и занялась мщением — по всем показаниям сынишка людоеда был жалок и труслив до безумия. Да еще со скрюченной иссохшейся правой рукой…. Велик Господь наш, и наказует Он тех, кто рушит законы его.
Взгляд Леонардо зацепился на дополнительный индекс внизу листа. Так, что это и где это? Ага, вот оно!
«…тело, зверями растерзано… остаток руки трупа судя по искривлённому с рождения суставу…. На основе осмотра, выносим мы предположение, что…».
Ну вот и сынок Гиннгогского людоеда нашелся. Так что, вновь не то. Так, тогда смотрим следующий документ.
Широкие листы в полметра шириной и длиной не менее семидесяти сантиметров — обычный стандарт канцелярии — плотно исписанные аккуратным убористым почерком — хорошо учат в Доме Письма секретарей! — ложились один за другим пред Леонардо. Они покрывали все свободное место столешницы, мертво шелестели по сукну, упрямо загибались краями внутрь. Упорно пытались свернуться в грубое подобие свитков. Тончайшие точки пылинок взметались вверх и плавно опускались вниз, творя завораживающий своей хаотичностью быстрый танец в полосатых лучах солнца.
Даты, номера, числа, имена, индексы, неприятный шорох скрепляющих нитей и дергающий звук неосторожно задеваемых сургучных печатей с мелкими литерами. Простые люди, благородные люди, люди, что хуже зверей и совсем уже не люди. Жизни, смерти, судьбы, зло, ненависть, зависть, ложь и всегда непреходящий страх и ужас. Явственно ощущаемый, почти материальный. Грубая желтоватая бумага иногда словно сочилась слезами, холодным потом и кровью испытуемых. Или мертвенно осыпалась сухим песком холодных и бездушных слов приговора.
Так, а вот это интересно! Что тут расследовал отец-инквизитор?
«…Допрошенная же сказала, что ни она, ни ее сестра Пейронна, не поклонялись означенным Совершенным. Что же касается того, когда она видела спутника Совершенных, то это было приблизительно полгода назад.
……Item, она же сказала, что в то время, когда она жила целый год в Виллемур, в город пришли три воина Аде́птус Аста́ртес, и означенный Раймонд Аймерик, диакон Совершенных из страха дикого пред ними оставил свой castrum со всеми служителями означенного castrum, всеми мужчинами и женщинами и детьми малыми… А вот тот служитель Совершенных так в городе и остался, не было в нем испуга».
