Карина Демина - Хельмова дюжина красавиц (СИ)
— Уйди! — прошипела Лизанька, которая не желала слушать поучительную историйку про крайне положительного человека и его семью.
Акторка лишь ближе присела, локон на пальчик накручивает и, знай себе, говорит.
— И жена у него была положительной, и дети, особливо дочери… дядечка мой, помнится, всегда их в пример ставил… всех, кроме одной. Нет, сперва-то думали, что и она положительная. Да только одним вечером девица эта взяла и сбегла из дому с офицером. Замуж выйти пожелала…
— И что в этом такого? — Лизанька дернула плечиком. — Все желают выйти замуж.
— Ничего такого… все желают, только редко кто дает себе труда подумать. Дядечка мой так говорил. Ей-то жениха родители нашли хорошего, состоятельного. Ан нет, не по нраву тот пришелся. Так вот она, сбегчи сбегла, а после вернулась, когда, значит, офицер этот, дрянной человечишко, игрок и бутозер, деньги ейные, которые она из дому прихватила, проиграл. И украшения ейные тоже проиграл… и вообще все проиграл, а расплатиться не сумел. Вот и застрелился…
Идиот.
Впрочем, Лизанька это мнение при себе оставила.
— Она ж утопла. Говорили, что от несчастное любви, дескать, жить без энтого офицера не могла, а как по мне, то просто от дури…
— То есть, любовь по-твоему — это дурь?
— Любовь? — брови Тианы приподнялись. — А разве ж я про любовь говорила? Она на озеро купаться пошла с сестрами, на солнышке полежала и в воду сунулася. Судорога возьми и прихвати. Как по мне, в том никакой любови нету, дурь одна. Это ж любому человеку, ежели он в своем розуме, понятно, что нельзя по жаре в ледяную воду лезти…
Лизанька поднялась, испытывая преогромное желание взять что-нибудь тяжелое, к примеру вон ту белую, в цветах, вазу и опустить на черную акторкину макушку.
Сидит.
Издевается.
Ничего, вот придет Лизанькино время, тогда и посмотрим, кто из двоих в дамках, а кто так, мимо пробегал… и ежели Боги к Лизаньке немилостивы оказалися, определивши эту девку в золовки, то… то Лизанька сделает все возможное и невозможное, чтоб дорогого Себастьянушку от пагубного влияния сестрицы оградить.
А пока…
— Оставьте свои поучительные истории себе, — сказала Лизанька и поднялась. — А у меня голова от них болит…
— И у меня, — пожаловалась Иоланта, касаясь пальчиками висков.
Богуслава поморщилась.
Нахмурилась Ядзита.
— Погода меняется, — Мазена вертела в пальчиках подвеску с крупной черной жемчужиной. — На грозу частенько бывают недомогания…
Все с ней согласились, и в гостиной воцарилась тишина.
— Я… пожалуй, пойду прилягу, — сказала Лизанька, задержавшись в дверях. Не то, чтобы ей требовалось разрешение, но уходить просто так показалось невежливым.
И обидным, потому как вряд ли бы кто-то в гостиной обратил бы внимание на Лизанькино отсутствие… разве что папенькина акторка, не спускавшая с Лизаньки глаз.
Чтоб ее…
Лизанька мысленно пожелала акторке свернуть шею и все-таки удалилась.
В комнате ее ожидал сюрприз: на туалетном столике, у зеркала стояла коробочка.
Черная.
С короной на крышке.
А внутри, когда Лизанька крышку откинула, скрывалось кольцо.
Красивое.
С квадратным алмазом бледно-желтого колеру, крупным, аккурат таким, каким и должен быть камень на обручальном кольце. И Лизанька, не сумев сдержать победное улыбки — ах, все же не обмануло сердце, и нашел любимый Себастьянушка способ сделать ей подарок — кольцо примерила.
В пору пришлось. Село, как родное, только палец холодом обожгло. И еще отчего резко запахло сандалом… странный запах, пожалуй неприятный. От него и вправду голова закружилась, молоточки пульса застучали в висках… захотелось прилечь.
Закрыть глаза.
Погрузиться в сон, который избавит и от забот, и от смутного неясного беспокойства, овладевшего Лизанькой.
Руки холодели.
И сердце билось быстро-быстро, нервно, того и гляди вовсе выскочит. И Лизанька, не умея успокоить себя, трогала, пересчитывала перламутровые пуговки платья… надо выждать… минут десять… или пятнадцать… уже смеркается и на часах четверть десятого… поздно и будь панна Клементина по-прежнему на страже нравственности конкурсанток, Лизанька не рискнула бы.
Повезет.
Должно же ей, дочери познаньского воеводы, одержимою высоким чувством любви, повезти?
Если вдруг встретится кто, Лизанька скажет, что решила выйти на крылечко, воздухом подышать… имеет она права на свежий воздух? Имеет! И с полным осознанием того, что вот-вот свершится, Лизанька решительно двинулась по коридору.
Блеснули во мраке часы, показалось, зловеще, и Лизанька скрутила фигу, отгоняя зло… дверь входная, массивная отворилась беззвучно. И лишь оказавшись по ту сторону порога, Лизанька выдохнула с немалым облегчением: повезло.
Вышла.
Глянула на заветное колечко, смелости набираясь.
Теперь-то уже недалече… сбежать по ступенькам, найти в себе силы задавить робкий голос сомнений, каковые все ж таки прорастали в душе. Но Лизанька решительно двинулась по дорожке к условленному месту. Она заставляла себя идти, хотя вся ее натура, верно, взбудораженная рассказами акторки, требовала немедля вернуться.
В комнату.
В Лизанькину светлую уютную комнату, в которой слышны тяжелые удары часов… и зеркало сторожит Лизанькин покой… и покой этот будет вечным, ежели Лизанька…
…кольцо сдавило палец ледяным обручем.
— Ах, моя дорогая! — Грель ждал ее и, подхватив, прижал к груди, в которой тревожно ухало сердце. — Я так безмерно счастлив!
В этот момент Лизанька, которая в теории должна была бы тоже испытывать всепоглощающее счастье, хотела лишь одного: вывернуться из цепких Грелевых рук.
— Я до последнего мгновенья не мог поверить! — он расцеловал Лизаньку в щеки, щекотнув усами. — Идем же! Скорей! Нас ждут!
Грель увлек невесту по тропинке, к каретному сараю, где уже ждал нанятый им экипаж: черная карета, запряженная четвериком коней вороной масти, аккурат то, что для похищения надобно. И кучер, фигура вида зловещего, привстал на козлах, бросимши:
— До храма домчим, икнуть не успеете!
В экипаже для разнообразия пахло не сандалом, но розами.
И Лизанька приняла букет, белых, бледно-восковатых, будто бы неживых цветов.
— Спасибо! — сказала, и голос собственный дрогнул. Естественно, не от сомнений, ибо Лизанька твердо знала, что делает все правильно, но от страха.
