Надежда Попова - Инквизитор. И аз воздам
Нессель сорвалась с места тоже, не задержавшись ни на миг и даже не взглянув на Курта; тихо ругнувшись, он устремился следом, на ходу вынимая арбалет и уже мысленно видя труп неуемного молодого отца, проваленные переговоры, развалины крепостей, дымящиеся деревни, и луга, заваленные телами, с имперским гербом и без…
Ближе к подножию холма Штайнмар свернул в сторону, не выходя на открытое пространство, а побежав под прикрытием подлеска. Фигуры людей на берегу отсюда были различимы четко, лишь временами их заграждали слишком густой куст или группка деревьев, но уже через пару шагов их было видно снова – все ближе и ближе с каждой минутой.
Ближе и ближе…
Уже почти рядом, уже можно было бы различить лица, не будь преследователи позади…
Ближе…
Уже стало видно, что на руках Каспара и впрямь вырезаны знаки, какие именно – различить еще было нельзя, но это явно не было царапинами, оставшимися от ветвей: четкие ровные линии от острия ножа…
Ближе…
Уже можно увидеть, как взметаются фонтанчики песчаной смеси под ногами двух людей там, где трава поредела и пожухла под солнцем…
Ближе…
Уже можно различить детали одежды, увидеть, что у ребенка порван рукав рубашки, можно увидеть массивный кистень за поясом у человека, что его вел…
Уже можно узнать его самого. Узнать легко и тотчас. Спустя столько лет и тысячи лиц – так просто, сразу, с первого взгляда признать того самого человека сперва в едва видимой, смазанной фигурке вдали, а теперь – вот так, со спины… Узнать эти движения, широкий шаг, каждый жест, поворот головы, вспомнить голос – как вдруг оказалось, въевшийся в память намертво, вплоть до малейшей интонации…
– Альта!..
Это прозвучало, как крик, – едва слышно оброненное слово, почти шепот, неведомо как пробившийся сквозь звук собственного и чужого дыхания, сквозь шум шагов, сквозь гул мыслей. Слово ударило, как пощечина, отрезвив, встряхнув, как встряхивают за шкирку щенка, с самозабвенным лаем рванувшего к добыче – к чужаку, забредшему на хозяйский двор, и на мгновение словно сместилось что-то внутри и в окружающем мире, дав увидеть со стороны себя самого. Увидеть, услышать, разложить на части и строго окрикнуть себя, одернуть, приказав отбросить все – внезапную ожесточенную радость и темный, холодный, как зимняя ночь, гнев. Отбросить чувства, зашевелившиеся в душе змеиным клубком, когда память с готовностью подбросила запах гари, хрустящий теплый уголь под ногами, пепельных бабочек в воздухе и почерневшее обезображенное тело на полу у лестницы…
Отбросить всё.
Этого не изменить.
Ничего не изменить. Ничего не вернуть.
Praeterita deсisa[136].
Мертвых не оживить.
То, что там, впереди, – в настоящем. Не в памяти, не в мыслях, в реальности.
Альта почти бежала за размашисто шагающим Каспаром, крепко держащим ее за руку; лица девочки видно не было, но Курт не сомневался в том, что на нем застыла болезненная гримаса, – Каспар и впрямь двигался как-то странно, неестественно, рывками, как старое колесо, дергая девочку при каждом шаге. Казалось, он порывается взлететь и пытается как следует разбежаться перед тем, как оттолкнуться от земли…
– Сможете снять его отсюда? – на ходу спросил Штайнмар.
– Нет! – не дав Курту ответить, испуганной кошкой прошипела Нессель, на миг даже задержав шаг. – Можно попасть в Альту!
– Не поручусь за себя, – подтвердил Курт, оставив на потом шевелящуюся где-то в глубине, на грани души и рассудка, холодную, как пиявка, и такую же скользкую мысль.
Выстрелить было можно. Если остановиться, перевести дыхание… Хватило бы пары секунд; в лагере Хауэра доводилось делать и не такое. Девять попаданий в мишень из десяти после десятка кругов вокруг корпуса, и не торопливым шагом, как сейчас, а бегом, в кольчуге и с грузом, а не налегке, как сегодня, – это был стабильный результат; лучше бывало, хуже – нет. Попытаться было бы можно, но… Да, остается один шанс неудачи на девять шансов успеха, и этой вероятности никак нельзя позволить сделаться явью, но – только ли в этом дело?
Информация. Много, невероятно много информации, уйма фактов, которых никогда больше не представится шанса получить, немыслимая масса сведений, что заключается в нем, в этом человеке, от которого их отделяет чуть более дюжины шагов. Информация, которая так и останется неузнанной, если сейчас пустить болт ему в спину – открытую и так хорошо различимую…
Ускориться, минута бега, несколько шагов в сторону, на открытое пространство – и бить по ногам, не опасаясь, что болт повстречает на пути помеху, а глаз неверно оценит расстояние. Тогда и промах не будет стоить так дорого.
Курт пригнулся под низко свисающей веткой и прибавил шагу, перейдя на бег, повернул налево, обогнав Штайнмара, и в несколько рывков преодолел редкий кустарник, проскользнув меж ветвей и молясь о том, чтобы под ногами не захрустел незаметный в густой траве валежник. Каспар и Альта на три мгновения исчезли из виду, скрытые листвой; на песчано-травяную полосу берега Курт вылетел, вскинув арбалет наизготовку, и замер, остановившись так резко, что, кажется, воздух ударил по лицу, точно каменная стена, перед которой не успел сбавить ход вовремя.
Где-то за спиной зашуршали ветви, что-то хрустнуло, топнули башмаки, послышался растерянный возглас, больше похожий на осиплый, свистящий вздох смертельно раненного, и воцарилась тишина.
Глава 39
Каспар был здесь – стоял лицом к преследователям в нескольких шагах впереди, совершенно не запыхавшийся и в то же время распаленный, будто боевой конь после яростной стычки, горячей, но короткой, такой короткой, что кипящая кровь все еще бурлит и требует драки, требует действия, движения, боя и крови. Кровь была – засохшая на ветру, потемневшая, кровь на штанах, на коже рук, на лице, запекшаяся неровной полустершейся коркой; кровь была чужая и своя – из уже подзатянувшихся порезов, складывающих собою руны. Порезы явно были нанесены недавно, скорее всего – сразу после убийства охотника, но уже начали затягиваться, словно миновало не меньше пары дней.
Альту он прижимал к себе одной рукой; светловолосая стриженая девочка в мальчишеской одежде, худая, как цапля, казалась рядом с массивным чародеем щепкой, которую легко можно было сломать двумя пальцами, не приложив даже малейшего усилия. К шее под острым подбородком прижался, как нож, наконечник стрелы, что держал Каспар во второй руке, – прижался плотно, но осторожно, не царапая кожу.
– Это стрела Вотана, – произнес Каспар, и голос его был таким же, как и весь он, – нарочито сдержанным и даже, казалось, невозмутимым, но вместе с тем каким-то исступленным, как рвущийся с привязи волк. – Ей достаточно царапины, чтобы после тянуть из пореза жизнь, пока не выпьет до дна. Выстрели в меня – и я упаду. Возможно, моя рука просто разожмется, и я уроню стрелу. Возможно – судорога согнет руку так, что я чиркну по коже. Вопрос в том, готов ли ты проверить свою удачу, поставив на кон жизнь своей дочери.
