Михаил Бобров - Висенна. Времена надежды
— Ратина с собой брать не надо, — твердо сказал усатый маг. — Не хочу, чтобы между вами стояла женщина.
Наместник вздохнул. Если б тогда северо-восточному Судье не перебили ребра урскунским лезвием… Сватался ведь — да за покалеченного не отдали.
— К весне храм будет готов, — произнес Игнат, поднимая лицо в сиренево-золотое небо.
— Ты бы хотел сохранить все, — кивнул Рикард, — И город, и друга, и княжну.
— Думаешь, любит?
— Атаман — безусловно.
Спарк убрал клинок и снова двинул коня шагом. Рикард поехал следом.
— А девушка?
— Ей на самом деле не нравятся воины, — усатый маг пожал плечами, — Она как будто ищет чтото в людях. Найдет в тебе — будете счастливы. Нет — не удержишь…
— Атаман уедет, когда я отправлюсь, так?
— Он просил не говорить.
— Так ты же и не сказал… А слушай, Рик… Вот я — что я к ней чувствую?
Олаус опять остановил белого. Перемолчал.
— Ты хочешь, чтобы я твой груз на себя положил… — выдохнул усатый колдун, — Злись или не злись, а я тебе не отвечу.
Спарк почесал затылок:
— Ты прав. Ладно. Надо сделать так, чтобы мы Ратина отпустили, как сокола в небо, а не чтобы ему самому пришлось ночью уезжать, как нашкодившему коту… Спорим, ты для того и проболтался сегодня?
Рикард подмигнул:
— Что гадать? Договорим… позже. Лошадок отведем в ту ложбину. Кабаны вон, в подлеске. Видишь, ветки болтаются? Ты зайди справа, и гони их по ветру, как свистну. А я вон там сяду, дуб какой здоровый…
Игнат улыбнулся в ответ:
— Лишнего там не отстрели, колдунское отродье. А то зачем я потом буду нужен девушке?
* * *Девушки сидели на резной скамье с высокой перекидной спинкой. Расторопные служанки выставляли перед ними на круглый столик золотые кубки; расписанные морозным узором стеклянные бокалы; чеканные серебрянные блюда — словно не две сестры увиделись, а десяток.
Младшая сестра уже похвасталась Алиенор и мужем, и первым сыном, и последним подарком — зелеными сапожками с речным жемчугом. Старшая уже пожаловалась. Теперь обе ждали, пока служанки внесут варенье с печеньем, и оставят подруг наедине.
Обычно сестры подругами не бывают. Соперницами — запросто. Но тут Алиенор тоже повезло: младшую выдали замуж после того, как старшая к жениху отъехала. Кто ж предвидеть мог, что Алиенор по дороге сбежит! Вышло так, что младшая за хорошим мужем, а старшей никого не досталось. Нечему оказалось завидовать.
Так что сестры мирно сидели за пряниками, пили мед подогретый. И молчали. Потому как обе понимали, что отцовы люди, скорее всего, слушают.
— Сама-то чего хочешь? — спросила, наконец младшая.
Алиенор фыркнула:
— Знала бы, давно уже получила.
— Так думай не спеша! — всплеснула руками подруга, — По вечерам поезди, потанцуй… Ткань бирюзовая все лежит?
— Нет. Платье сшили.
— И ты молчишь! Вели, пусть несут. Ладно я расплылась…
— Ну уж, не прибедняйся!
— Зови своих лентяек. Пусть несут, показывают… Побольше. Чтобы шелка шуршали. Чтоб треск стоял!
Алиенор рассмеялась. Хлопнула в ладоши. Угощение осталось на столике, а сестры отошли в бельевую. Созвали пятерых горничных. Те понесли платья, юбки, полушубки. Захлопали крышками сундуков, принялись встряхивать, хихикать, перешучиваться; примерять на себя, прикладывать к Алиенор — «вот так идет? А тут собрать. А тут длинее. А тут подколоть…»
В старательно сделанном шуме младшая сестра почти без помех говорила подруге на ухо:
— Весна будет.
— К Светлому Озеру второй раз не пустят… придержи.
— Длинновато. Тебя — не пустят. А меня?
— У тебя же девочка будет. Как назовешь?
— Подумаю. Ой, какой цвет хороший… А знак, письмо?
— Точно. У меня пластина от Пояса есть!
— От какого пояса?
— Неважно… Как ее переслать?
— Мужа попрошу. Скажу, так и так, сестрица очарована мерзким колдовством. И снять его можно только на месте. Пусть отнесут вражий амулет в проклятую долину и там выкинут.
— Не то… Письмо бы… ой, тут надо рукав подпороть.
— Ты еще на шубу натяни… Письмо прочтут.
— А я такой отказ напишу, чтобы его и дурак понял в обратном смысле.
— Ненадежно.
— Верно, сестрица. Надо человека посылать. У тебя есть?
— Откуда? Мои все мужем приставлены… Смотри, вот так надо шить! Что головой качаешь?
— Придумала! В ТопРауме Лиса живет. Пошлю ей как бы подарки к Солнцевороту. За ее-то мужем не следят; а он в страже сотник. Если что, найдет способ добраться.
— Так ты все-таки хочешь южанина?
— Ох, да если б я сама знала!
* * *— Знать бы точно… — Спарк подкидывал пластину на ладони. Тигренок переминался у очага, поворачиваясь к нему то спиной, то боком. — И Ратина толком проводить не успеем… Если уж тебя выгнали в зиму, счет на дни пошел.
— Судьба такая, — замерзший гость пытался говорить лихо и независимо:
— В ту зиму за тобой ехал, а в эту сам видишь.
— А прислали с гонцом?
— Нет. В подарке прислали. К Солнцевороту. Жене моей, «серебряная гривна южных земель, для хозяйства». Лиса ее чуть к менялам не снесла. Зато, как я напомнил выезд из Тенфиорта, она тоже про твой Пояс сообразила.
Тигренок отошел к дубовому столу, хозяйственно переставил кувшины, поискал чистую чашку:
— Можно?
— Что найдешь, все твое. — Спарк припомнил осень, когда дожидался Иринку. Тогда примчался гонец с какими-то свиньями… и упустил Игнат девушку. Не прохлопать бы повторно. Сегодня же собираться надо.
Только в ТопТаун нахрапом не сунешься. Послать Князю грамотку: отдавай невесту? Тот сразу запоет: зимний-де путь холоден и опасен, да и сердце отеческое не камень… С начала осени так поет. Чего тянет, непонятно, но тянет ведь! Дождались, что пришлось пластину тайком в подарке посылать…
Наместник встряхнулся. Привесил пластину на законное место. Когда в распадке появились лесные строители, Спарк снова начал носить Пояс даже на охоту. Снова назначил Судью. Только не Ратина — тот предпочел нанимать и школить стражу для будущей крепости. Так что судейским креслом пожаловали громадного поседевшего медведя из артели каменотесов. Зажили почти так же, как на Волчьем Ручье…
И опять все кувырком. Если просто жизнь такова, какова же она в сгущенном виде?
Дежурный увел Тигренка в гостевой дом, отогреваться с дороги. Внизу, перед большим очагом, собрались люди и звери: Судья, начальник стройки, командир гарнизона, маг, главный повар… Опоясанный мог выйти к ним и приказать… да что угодно. За Спарком стоял Волчий Ручей; и взятый «на щит» ГадГород; и Пустоземье, которое больше не было пустым; и даже мечта — Город-на-Мосту — все было честно прожито от звонка до звонка. Игнат перебирал пластины, радуясь, что перечеркнуто всего пять, и думал: «Вот я завоевал право говорить, что хочу. И что мне сказать? Сказать-то нечего. Сейчас в тридцать лет, мне кажется, что я должен оставить после себя… ну, или совершить… что-то более важное, чем приличествующее двадцатилетним… Потомуто я и строю храм; потому-то и пытаюсь сшить миры. Да, но в сорок-то лет, в пятьдесят — дальше! — что я буду думать о себе сегодняшнем?! Столько ли будут стоить мои мечты и мои цели?»
