John Tolkien - Властелин Колец (Перевод В. С. Муравьева, А. А. Кистяковского)
– Прощайте. Не мешкайте! – крикнул он. – Вперед, Светозар!
Красавец конь гордо тряхнул головой, его пышный хвост переливчато заблистал в лунном свете. Он прянул, взмыв над землей, и умчался, как северный ветер с гор.
– Приятная и спокойная выдалась ночка! – сказал Мерри Арагорну. – Везет же некоторым! Ему, видите ли, не спалось – он и не спал, захотелось ехать с Гэндальфом – пожалуйста! А надо бы ему окаменеть и остаться здесь в назидание потомкам.
– Если б не он, а ты подобрал ортханский камень, думаешь, ты бы себя лучше показал? – спросил Арагорн. – Сомневаюсь! Словом, тебе не повезло: повезу тебя я. Иди собирайся и, если Пин что позабыл, прихвати. Мигом!
Светозар мчался по темной степи, его не надо было ни понукать, ни направлять. Прошло меньше часа, а они уже миновали Изенгардскую переправу и высокий серый курган, утыканный копьями.
Пин мало-помалу приходил в себя. Он угрелся, лицо овевал свежий бодрящий ветер. Гэндальф был рядом. Ужас, затягивающий в камень, уродливая тень, затмившая луну, – все это осталось позади, как дурной сон или горный туман. Он вздохнул полной грудью.
– А я и не знал, что ты ездишь без седла и уздечки, Гэндальф! – сказал он.
– Обычно я по-эльфийски не езжу, – отозвался Гэндальф. – Но Светозар не терпит сбруи: либо он берет седока, либо нет. Если берет, то уж позаботится, чтобы ты не упал – разве что нарочно спрыгнешь.
– А быстрота его какая? – спросил Пин. – Ветер так и свищет в ушах, а как плавно едем! Почти не касаясь земли!
– Сейчас он мчится быстрее самого быстрого скакуна, – сказал Гэндальф. – Но для него и это пустяки. Здесь идет подъем, и степь неровная. Однако смотри, как на глазах близятся Белые горы под звездным пологом! Вон та, островерхая, трехрогая – это Трайгирн. Недалеко уж до развилки, а там рукой подать и до Ущельного излога, где две ночи назад бушевала битва.
Пин ненадолго примолк. Он слушал, как Гэндальф мурлычет себе под нос обрывки песен на чужих языках, и миля уходила за милей. Наконец маг пропел целый стишок из понятных слов, и хоббит расслышал сквозь немолчный посвист ветра:
Короли привели корабли,
Трижды их было три.
А на кораблях – что они привезли
Из дальней своей земли?
Семь светлых звезд, семь зрячих камней
И Саженец – белый как снег.
– О чем это, Гэндальф? – спросил Пин.
– Я перебирал в памяти древние стихи и песни, – отвечал маг. – Хоббиты их, наверно, давно позабыли – даже и те немногие, что знали.
– Не все мы позабыли, – возразил Пин. – И сочинили много-много своих, хотя у тебя сейчас не хватит на них любопытства. Но этих стихов я никогда не слышал. Что это за семь звезд и семь камней?
– Палантиры королей древности, – отвечал Гэндальф.
– Какие такие палантиры?
– "Палантир" – значит «дальнозоркий». Ортханский камень – из них.
– Стало быть, его вовсе… вовсе не Враг изготовил, этот Камень?
– Нет, не Враг, – сказал Гэндальф. – И не Саруман. Такое мастерство недоступно ни ему, ни Саурону. Да и никому в Западном Крае, палантиры – они из Эльдамара, изготовили их эльфы Ноддора. Может статься, это дело рук самого Феанора, дело дней столь давно минувших, что с тех пор потерян и счет векам. Однако же злая воля Саурона все на свете пятнает скверной. На этом и попался Саруман, как мне теперь понятно. Опасны орудия, свойства которых превыше нашего разумения. Однако и сам он не без вины. Он сокрыл этот Камень ради собственных тайных целей и в Совете о нем не заикнулся. А мы за грохотом сотрясающих Гондор нашествий да распрей и думать забыли о древних палантирах. Из людской памяти они тоже едва ли не исчезли: даже в Гондоре мало кто помнит о них, да и в Арноре немногие из дунаданцев поймут загадочные слова древней былины.
– А зачем они были людям древности? – спросил Пин, восхищенный и изумленный тем, что на все его вопросы отвечают, и спрашивая себя, долго ли это продлится.
– Чтобы видеть незримое очами и беззвучно разговаривать издали, – сказал Гэндальф. – Они тайно охраняли целость Гондора. Камни водрузили в Минас-Аноре, в Минас-Итиле и в нерушимом Ортханке, посреди неприступного Изенгарда. Но главенствовал над ними Камень в Звездной Цитадели Осгилиата, ныне лежащего в руинах. Остальные три увезли на далекий север. От Элронда я слышал, будто один из них был в столице Арнора Ануминасе, другой – в Амон-Суле, Ветрогорной Башне, а главный Камень, Камень самого Элендила, – на Подбашенных горах, откуда виден Митлонд и серебристые корабли в Полумесячном заливе.
Палантиры отзывались друг другу в круговой перекличке, и во всякое время любой из гондорских был открыт взору из Осгилиата. И вот оказывается, что одна лишь скала Ортханка выдержала напор времени и в тамошней башне сохранился палантир. Сам-то по себе он лишь крохотное зрелище давно минувших времен и событий. Тоже неплохо, но Саруману, видать, этого было мало. Он впивался взором все глубже и глубже и наконец разглядел Барад-Дур. Тут-то он и поймался!
Кто знает, куда подевались пропащие арнорские и гондорские Камни? В земле они схоронены или зарылись в ил на речном дне? Но один из них так или иначе достался Саурону и сделался его орудием. Должно быть, Камень из Минас-Итила, ибо эту крепость он взял давно и превратил ее в обитель ужаса – она стала называться Минас-Моргул.
Теперь-то легко догадаться, как был пленен и прикован блуждающий взгляд Сарумана и как его с той поры исподволь улещали и запугивали. Изо дня в день, год за годом приникал он к колдовскому зеркалу и под надзором из Мордора впитывал мордорские подсказки. Ортханкский зрячий камень стал волшебным зеркальцем Барад-Дура: ныне всякий, кто взглянет в него, – если он не наделен несгибаемой волей, – увидит и узнает лишь то, что угодно Черному Владыке, сделается его добычей. А как он притягивает к себе! Мне ли этого не знать! Меня и сейчас подмывает испробовать свою силу, проверить, не смогу ли я высвободить палантир и увидеть в нем за океанской далью времен прекрасный град Тирион, немыслимое творение зодчества Феанора, увидеть в цвету и Белое Древо, и Золотое!
Он вздохнул и замолк.
– Жалко, я этого ничего не знал, – сказал Пин. – Вот уж истинно не ведал, что творил.
– Отлично ведал, – сказал Гэндальф. – Как же не ведал ты, что поступаешь дурно и по-дурацки! Ведал, и сам себе говорил это, и сам себя не послушал. А я тебя раньше не остерег, потому что сейчас только до всего этого додумался. Но если бы и остерег, тебя бы это ничуть не охладило и не удержало. Напротив! А вот как, ожегшись на молоке, станешь дуть на воду, тут и добрый совет кстати придется.
