Customer - Убей свои сны
- Не пугайся, не пугайся! Хвост у тебя не отрастет, да и волосы шевелиться перестанут, когда успокоишься. Все, что ты приобрел – это любовь и покровительство моря. Вздумаешь стать моряком или ловцом жемчуга – обогатишься. Упадешь во время шторма за борт – не утонешь. Встретишь другого фэйри – хоть нашей расы, хоть любой другой – получишь должное уважение. Как почетный фомор.
- И за что счастье-то такое? – пожимаю плечами я. – Ничего не сделал, только речь произнес…
- Очень много сделал, - неожиданно встревает Мореход. – Героически решился впустить посторонних в собственное подсознание – раз…
- У нас на земле таких героев – пруд пруди, - ворчу я. – И впускают кого ни попадя, и еще приплачивают за то, чтоб пришелец в подсознании пошуровал. Психотерапия называется.
Мореход одновременно морщится и ухмыляется. Видать, человеческая наука психология не вызывает у него приязни.
- Сам решился в собственное Ид погрузиться – это два! – продолжает он. – Дайвинг не из легких. Там с тобой всякое приключиться может. Места дикие, неизведанные, сам понимаешь. Ну и демон ваш фоморский – та еще штучка.
- А что, отец лжи – фомор? – внезапно всплывает вопрос. Я не знаю, почему так подумал. Но, похоже, попал в точку. Мулиартех глядит на меня с опаской. Мореход – с интересом.
- Не человек – это точно, - кивает он. – А вот принадлежит он к фэйри или к другой какой расе – затрудняюсь сказать.
- Мутант! – усмехаюсь я. – Злющий вредоносный мутант. Я так понимаю, он существо несчастное и невезучее. Иначе зачем бедняге столько судеб калечить, чтобы одну-единственную судьбу исправить - свою?
- Цепная реакция, - отвечает Мореход. – Если б он с самого начала что-то В СЕБЕ изменил – все бы у него наладилось и без нагаси бина, или как их там. Но злые колдуны столько сил тратят, лишь бы ничего в себе не исправлять, лишь бы обтесать окружающую реальность под свое убожество, что только диву даешься. Кажется, чего уж легче: сделай усилие в правильном направлении и спи, отдыхай. Почивай на лаврах. Нет. Всю вселенную на уши поставят ради своего душевного недуга.
- А как насчет физических недугов? – осторожно интересуюсь я. Действительно, я не самое совершенно существо на земле. Наверняка мой мир не больно-то прекрасен. И в нем больных, изломанных мест навалом…
- Твоя слепота роли не играет! – машет рукой Мореход. – Пока ты все живое ослепить не задумал, чтоб они от тебя не отличались, - в демона не переродишься.
- Ну, а мы-то по твоей классификации кто? – Мулиартех, похоже, уязвлена словом «демон». Неудивительно. Морской народ не раз и не два получал это имечко из уст людей.
- Гости дорогие! – смеется Мореход. – Демон, как правильно сказано в каком-то человеческом справочнике, врывается в мир, причиняет миру боль и мгновенно уходит обратно. Демон рвет ткань реальности. Она потом срастается, но кое-как, рубцами и шрамами. А если кто в нее вписывается нормально, без мучительства, то становится богом. На моих островах полным-полно богов, рожденных хозяевами островов – людьми и не людьми. С некоторыми я дружу. С некоторыми – только раскланиваюсь. Главное, чтоб не уродовали остров, на котором живут.
- Люди могут рождать богов? – я недоуменно качаю головой.
- Еще как. У меня недавно на небе даже созвездие новое появилось, Мать Богов. Одна храбрая женщина собой пожертвовала, чтоб на ее острове жилось полегче. Ну, это уже совсем другая история* (Ага. Предыдущая. Все читали? – прим. авт.)…
Я сижу, погруженный в нерадостные мысли. Нерассказанная история о самопожертвовании безвестной особы совсем не греет душу. А что, если и мне придется вот так – фьють! – и вознестись, и занять место на небосклоне, и завершить все свои земные дела, чтоб кому-то в неизведанном внутреннем космосе житуху облегчить… Я ничего подобного для себя не планировал.
Мореход смотрит на меня выжидательно. Вроде как взвешивает: гожусь я в самоотверженные герои или не гожусь? А я что? Я и сам не знаю. Я даже не знаю, хочу ли услышать: не дрейфь, мужик, ты выживешь, ты всех победишь, ты все устроишь наилучшим образом – и никаких там созвездий в честь павшего смертью храбрых! Утешения мне сейчас не опора, а засада. Наверное, герои погибают, когда становятся слишком самоуверенными. Не знаю, кто это сказал* (Старый Викинг, героиня предыдущей книжки, сказала. И не раз – прим. авт.).
В любом случае, от нашего анабасиса* (Военный поход из низменной местности в более возвышенную – прим. авт.) увиливать не стану. Вон, сколько всего от моего личного мужества зависит. Никогда раньше я не чувствовал себя столь значительной фигурой. Кажется, люди соглашаются рисковать собой именно ради этого ощущения…
Вечереет. На улицу выплескиваются волны сограждан, завершивших повседневный трудовой подвиг. Движения у них сосредоточенные, рыскающие: долгожданный прохладный вечер надо прожить на всю катушку, чтоб не было мучительно больно за бесцельно проведенные часы. Все-таки дети земли – несгибаемый народ. Авось и я, плоть от плоти этого мира, не подведу своих таинственных поручителей.
Глава 5. Танцующий глейстиг
А на следующий день Марк пропал. Сказал, поедет домой, отвезет рисунки, по которым шествовали вереницы фоморов, позвонит родным, уладит дела… Никакого смысла в посещении заброшенной квартиры, разумеется, не было. Любые дела можно уладить по телефону. Рисункам тоже не обязательно покидать комнату Марка. Да и вещи провидца давным-давно обосновались у меня. И все-таки сгреб он свои папки и ушел пружинистым шагом, точно на прогулку.
У людей так принято – перед трудным делом (оно же приключение) слоняться по гулким комнатам и запруженным улицам, не зная, чем себя занять, прощаясь со своей нынешней жизнью и не веря в возможность жизни новой, которая наступит ПОСЛЕ выполнения трудного дела. То есть после приключения. Уму непостижимо, как при таком страхе перемен, царящем в каждом отдельном мозгу, род человеческий ухитряется быть самым изменчивым среди разумных рас. Мы, фоморы, никогда не устраиваем ритуальных прощаний с собой прежним перед тем, как выйти из моря или в море вернуться. Не «приводим дела в порядок», когда наше время на земле подходит к концу. Не отделяем один прожитый отрезок нашей жизни от другого, чтоб почувствовать разницу.
И все-таки фоморы не привыкли становиться у человека на пути, коли тому приспичило устроить дурацкий обряд прощания. Вот мы его и отпустили, провидца нашего. Упустили. Как будто он был хитрым, опытным осьминогом, а мы толпой галдящих мальков, уверенных, что уж они-то поумнее мешка головоногого…
