Майкл Роэн - В погоне за утром
– Но, капитан… мой магазин… он не заперт…
– Да не взлетит же он на воздух! Стив, на сей раз ты можешь как следует жать на газ?
– Если ты уверен, что это так…
– Уверен. Еще как уверен, черт побери! Хотя был бы счастлив, если ошибаюсь.
– Что ж… – я сглотнул. – Попробую.
Шины взвизгнули на булыжниках, когда мы резко свернули за угол, и Фредерик, сидевший на заднем сидении, ударился головой и добавил к визгу свою ноту.
– Стоп! – рявкнул Джип, сгорбившийся на сидении, измученный и бледный. Я с силой ударил по тормозам, и Джип вцепился напряженными руками в панель приборов, собираясь с духом; у него еще было достаточно сил, чтобы продержаться какое-то время. Я чуть не оторвал заднюю часть машины, она, как безумная, вильнула, прежде чем я, проехав юзом и оставляя извилистый след, остановил ее. Я выключил зажигание и навалился на руль, с трудом сдерживая дурацкий смех облегчения. Подумать только, а ведь я всегда раньше останавливался на красный свет.
– Приехали! – объявил Джип.
Проследив за его взглядом, я увидел ту же тускло освещенную улицу, совершенно тихую и обыденную, те же леса, бледный свет над дверью склада, набережную, а за ней – скрытый за тенью пустоты океан. И кругом – ни души. Но Джип щелкнул пальцами и указал рукой. Из теней позади нас мои фары вырвали ответный двойной отблеск и слабо высветили темную массу мебельного фургона. Затем тихонько вздохнул морской ветерок, темная линия, разделяющая двери склада на мгновение как бы сгустилась.
Джип сражался с дверной ручкой. Наконец, ему удалось выбраться, и он бросился бежать. Я вылез не так ловко и помчался за ним следом. Я нагнал его у дверей: они были приоткрыты и тихонько поскрипывали на ветерке. Джип осторожно отворил дверь. Внутри была чернота, наполненная сотней особых запахов. Ничто не двигалось, и я ступил внутрь вслед за Джипом, увидел его силуэт, то тут, то там отбрасывавший тени в неярком свете, пробивавшемся снаружи, затем подошедший к чему-то, напоминавшему валявшийся на полу у двери мешок. Джип что-то проворчал, нагнулся и перевернул его. Перед нами пустотой зияло мертвое лицо, как насмешливое отражение моего изумления, с широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью. Я не знал этого человека, и теперь уже никогда не узнаю.
– Ремендадо, – хрипло прошептал Джип. – Дневной дежурный, я должен был сменить его минут десять назад…
Я, пошатываясь, отступил назад, в смертельном страхе, меня тошнило. Под моей ногой что-то стукнуло. Джип поднял глаза – и вдруг с криком отскочил, а в это время в луче света сверкнул меч, и лезвие со свистом разрезало воздух как раз в том месте, где он только что стоял. Джип исчез в тенях, а те вдруг ожили, всюду теснились какие-то силуэты, стучали ноги. Чьи-то руки попытались схватить меня, но только скользнули по телу, отбросив меня назад и ударив о дверь. Это спасло меня, ибо перед моим лицом взвился новый язык металла.
Я был на свободе. Я нырнул вниз и схватил меч, о который споткнулся…
Я даже не думал о таком. Я вообще ни о чем не думал. Наверное, я закричал: я помню крик, но других голосов не было слышно. Но вот что действительно сделал – это бросился в сторону, к полоске света, пробивавшемся из-под двери, – и за дверь, захлопнув ее за секунду до того, как на нее навалились тяжелые тела. А потом, споткнувшись о ступеньку, я помчался прочь…
Просто бросился бежать со всех ног. Это была не слепая паника, если такое вообще бывает; я знал, что делал – это был эгоистичный и позорный поступок. Я бежал не за помощью – ничего подобного, я просто удирал в смертельном страхе. Это напоминало попытку измерить ускользающую, осыпающуюся под ногами яму. Эти руки, цеплявшиеся за меня в темноте, напрочь лишили меня какого бы то ни было самообладания и обнажили чисто животные инстинкты. Я бежал, чтобы спасти СЕБЯ. И в силу какой-то безумной превратности я помчался не в том направлении, прочь от машины, в сторону прятавшихся в тенях доков и лежавшего за ними ночного океана.
На бегу я услышал, как распахнулась дверь. Я оглянулся, и потом мне было уже не до того, чтобы останавливаться. Три фигуры, огромные и долговязые, громко стуча ногами, выскочили на туманно освещенную фонарем улицу. Их длинные кафтаны развевались; через секунду они бросились за мной. И в руке у каждого сверкал не просто нож, но громадный меч с широким лезвием, отбрасывая тусклые блики.
Вот тут-то я точно заорал и помчался еще быстрее. Но мне казалось, тени отступили, они не доходили до меня, отказывались прятать, а мои преследователи на своих длинных ногах бежали за мной по пятам. Я вылетел из улочки, грудь моя разрывалась. Я повернул направо только потому, что так было ближе, на улочку, оказавшуюся всего лишь проулком, – налево она обрывалась в сверкающее открытое море. Я выскочил прямо на причал. Но то, что я увидел в воде, заставило меня остановиться и замереть, как ничто другое, и я замер, дрожа от страха более сильного, чем тот, что нагоняли на меня преследовавшие меня фигуры. В эту ужасную минуту я совершенно позабыл о них.
Вода была видна только из-за освещавшего ее звездного света – черная лужа, внезапно превратившаяся в зеркало из черного стекла, слегка рябившее. Но именно изображение в этом зеркало приковало меня к месту: паутина черных линий, гуща лишенных листьев стволов. В полном изумлении, забыв про все на свете, я поднял глаза, уже зная, что скрывалось от меня за тенями и что я должен увидеть.
Я знал и все же был к этому не готов. Чащоба была лесом – лесом высоких мачт, переплетенного такелажа и рангоута на корме, рассекавшего ночь. Они простирались во все стороны, насколько хватало глаза, четко выделяясь на фоне неба, высокие и величественные. Доки, которые я видел пустыми и заброшенными всего несколько часов назад, теперь были заполнены множеством высоких кораблей, пришвартованных группами и совсем близко. Их было так много, и стояли они так высоко, что почти закрывали море и небо. Лужа, которую я видел, сверкала между натянутым бушпритом и высоким транцем кормы. Может, я и слышал топот ног за своей спиной, но не обращал на него внимания. Я столкнулся с чудом, которое было выше моего понимания, я словно заглянул в бесконечность, и это ошеломило меня. Словно ветер, дувший с океана, оно сотрясло меня, обдало холодом, показало, как ничтожен я сам и все мои тревоги. Я слишком хорошо понимал, что это не иллюзия, если кто и чувствовал себя здесь нереальным, – это я. Там, где могло случиться такое, страх казался неуместным.
До последней секунды, когда топот башмаков стал слишком громким, чтобы можно было не обращать на него внимания, пока я не услышал пыхтения моих преследователей. Тогда, в ужасе от сознания собственной глупости, я повернулся, чтобы снова бежать. Но было слишком поздно. Чья-то рука ухватила меня за рукав. Я споткнулся о камень, развернулся и повалился навзничь. Тяжелые башмаки больно придавили мне руки. Беспомощный, едва переводя дыхание, я ловил ртом воздух. Их длинные физиономии склонились надо мной, безмолвные, бесстрастные, свинцово-серые в неясном свете. Блеснуло острие меча – широкой абордажной сабли, показавшееся мне ржавым, зазубренным и не очень острым. Она лениво покачивалась взад-вперед перед моими глазами, так близко, что задевала ресницы, затем стала подниматься, чтобы нанести сокрушительный удар. Во мне снова проснулся животный инстинкт. Отчаянно, со всхлипом, я набрал воздуха в легкие и изо всех позвал на помощь.
