Татьяна Тихонова - Дьюри
Харзиен усмехнулся и ответил:
— А ведь ты угадала… Дьюри и геммы лечат ими. И живой водой. Как тебя, например. Познакомься, О, — гемма Лой.
"Кажется, тебе пора встать, сколько можно валяться, к тому же здесь оказывается уйма народу". Кое-как оторвавшись от земли, я, по-прежнему кутаясь в плащ, уселась, привалившись к стволу дерева, растущему рядом. Спрятав заветную флейту в складках плаща дьюри, я протянула замерзшие руки к костру и удивленно уставилась на того, кого, видимо, дьюри назвал геммой. И кивнула головой.
— Это вы лечили меня? — спросила я, подумав при этом, что гемма похож ужасно на Никитари.
Гемма пошевелил невозмутимо волосатыми ушами.
— Лечу, — уточнил он.
Я поежилась. Холодно. Трава была сырая от росы. Но ощущение радости не проходило. Как же я люблю лес… Ночные звуки, дурманящий дух неизвестных мне трав… неведомые шорохи в траве, в ветвях деревьев… ночная птица вскрикивает где-то… Мама ее называла смешно "сплюшка… сплюшка кричит, не бойся, Олюшка…", а я не боялась, ведь мама со мной. Я и сейчас не боялась, ведь со мной дьюри. И еще этот… гемма. Значит, Никитари — гемма…
— Да ведь, дьюри? — с ехидцей спросила я вслух, понимая, что Харзиен самым наглым образом сейчас читает мои мысли.
— Нет, О. Никитари — не гемма. — Ответил Харзиен негромко. — Гемма значит — лекарь.
Ну и пусть читает, ему можно.
— Тяжко вам со мной, наверное, пришлось, гемма Лой? — спросила я, глядя на сидящего неподвижно невысокого мужчину.
— Совсем немного, ты не тяжелая. — Последовал короткий ответ.
Не тяжелая… Как будто я об этом спрашивала… Чудак какой…
— Мне одно время довелось ухаживать за своей бабушкой после операции, — усмехнулась я, — и поэтому я знаю, что такое — бессознательный больной… Это не только благородное занятие, но и очень тяжелое, и неблагодарное к тому же, потому что пациент в отключке. Поэтому спасибо вам, гемма Лой.
Его волосатые уши шевельнулись в мою сторону, и я поняла, что моя благодарность принята.
На гемме был вязанный, сильно или растянутый, или с чужого плеча бредень, который с трудом можно было назвать свитером, и длинный жилет, вывернутый мехом наружу… Этот гемма будто изрядно потрепан. Всклокоченные седые волосы на голове его торчали сногсшибательным коком. Когда он иногда протягивал руки к огню, открытыми ладонями к пламени, то становилось видно, что руки его с тыльной стороны тоже волосаты.
На его невозмутимом морщинистом лице словно застыла улыбка. Глаза сонно щурились. Интересно, Лой тоже превращается в кошку?
— Лой — лекарь, — заговорил вдруг гемма, — зачем ему быть кошкой, но Лой — гемма, и поэтому он может быть, кем захочет.
— Значит, у вас тут все худо или бедно приколдовывают, — улыбнулась я, обратившись к Харзу. — А я думала, одни дьюри такие крутые.
— О хочет есть, — вдруг проговорил гемма и встал.
Беззвучно рассмеявшись, голос все не возвращался, я глядела, как он принялся доставать из мешка белые печеные луковицы, кусок соленого мяса, тонкую лепешку, и удивлялась.
— Вот это я понимаю. Лой, как вы это определили? — спросила я.
— Ты злишься. — Ответил коротко Лой.
— Синий свет… — проговорил дьюри.
Ох ты, блин… Еще понятней стало. Ну, знаю я, что утопленница… Объяснение Лоя мне, пожалуй, ближе.
— От человека, от растения, от всего живого идет свет… — дьюри, ответил, улыбаясь, — если быть внимательным и хотеть это видеть, ты увидишь, что голодный человек светится синим светом, здоровый, спокойный человек — светлым, желтым… У больного человека свечение рваное…
А гемма протягивал мне уже кусок мяса, завернутый в лепешку. Вдруг его рука остановилась. Лой потянулся другой рукой в сторону. Там в темноте он что-то сорвал на ощупь. Воткнул это в середину моего бутерброда и кивнул головой, качнув свой восхитительный, седой кок.
Лепешка оказалась совсем пресной, но она прекрасно дополняла ужасно пересоленное мясо, травка же была жесткой, и, попадаясь на зуб, скрипела…
— ЧУдная травка, — пробормотала я, в очередной раз скрипнув зубами на ней.
Гемма довольно и беззвучно рассмеялся.
— Неужели всесильный гемма боится шишиллу и поэтому так тихо смеется? — мне вдруг вспомнился Элизиен.
— Ошкур. — Коротко ответил Лой, перестав смеяться.
Ошкур… Страшное место…
— Харзиен, как ты меня вытащил оттуда? — прошептала я. — Это страшное место со вскрытыми головами и оживленными кусками плоти, с трансформерами, ползающими по черным безжизненным полям и ищущим живую воду… Элизиен сказал, что мне нельзя идти в Вересию.
Харзиен слушал меня. На его лице играли неясные тени от костра. И, казалось, что неведомые древние силы сейчас слушают меня вместе с ним.
— Было трудно найти тебя, — ответил дьюри, гемма согласно кивал головой как китайский болванчик, — но, когда ты умудрилась достать древний тианайский меч, принадлежавший Илено, гемма Лой сообщил мне, что оружие древних разбужено. Это могла сделать только Лессо, дочь Илено. Но Лессо ушла в мир мертвых, отдав тебе свою силу. Дальше все было бы просто, если бы Ошкур не вживил в тебя свой глаз. Помог гемма Лой, это великий лекарь. Он рассказал мне о древнем обряде очищения.
— Застывшая вода… — пробормотал гемма, все также соглашаясь с каждым словом дьюри.
— Застывшая вода? — переспросила я, — это была вода?
— Остановленная на время живая вода, — пояснил Харзиен, — она позволяет делать удивительные вещи…
— Удивительные вещи, — повторила я.
И вытянула руку, и показала лежавшую на ней флейту. Она была совершенно цела. Даже следов прежнего тончайшего распила на ней не было.
2
Дьюри долго смотрел на меня, словно хотел забраться в самые отдаленные закоулки моей памяти, будто хотел увидеть, что я что-то вспомнила. Я же покачала отрицательно головой.
— Ничего, — прошептала я, — ничего мне не приходит в голову, Харзиен. А просто так сыграть на своей флейте я боюсь, вдруг закрою не тот мир, или открою путь чудовищам пострашней Ошкура…
Он кивнул головой.
— Олие, ты просто не знаешь, что после того, как ты достала меч тиану, все изменилось, — дьюри по-прежнему смотрел на меня, мне же было не по себе под его пристальным взглядом.
— Тогда мне бы пришлось уйти и оставить ошкурцам флейту. — Растерянно пожала я плечами, — их флейту. Свою я нашла распиленной пополам, — им хотелось знать, как она устроена. Им было все равно, что я забрала свою, никто даже не остановил меня, хотя я чувствовала, что за мной следят, меня вели спокойно и расчетливо. Ты понимаешь, что если бы их флейта у них осталась, вы бы никогда не закрыли бы их мир? Они бы вновь и вновь приходили к вам за вашей водой, разрушая ваш мир.
