Георгий Паксютов - Что мне приснится
Какова была моя радость, когда я узнал, что избран для того, чтобы вступить в ряды Ордена! Тогда я не думал ни о богатстве, ни о влиянии Ордена -- они заботили меня в последнюю очередь, хотя жили мы очень небогато, если не сказать бедно. Я не стеснялся этим. Главное это то, что я был избран -- стал избранником -- нет, с самого начала действительно превосходил всех тех, кто при одном упоминании Ордена замолкает. В последние дни, пока я еще не покинул родной дом, даже взрослые держались передо мной с некоторой опаской, которая и есть истинное уважение. Я наслаждался этой замечательной переменой. В ком-то другом могли бы родиться мысли о мести своим былым обидчикам, но не во мне. Я иду выше, а они и все их дела остаются позади.
Немного жалко было покидать свою мать, которая была моим единственным близким человеком все эти годы. Именно ей, а не мне, сообщили радостную новость первой, а уж она передала ее мне. Голос матери, которая четырнадцать лет растила меня одна, без помощи отца, дрожал от волнения, но в нем было больше облегчения, чем печали. Судьба рыцаря Ордена -- неизмеримо больше, чем она когда-либо могла дать мне, да и, конечно, для нее облегчение -- это не говоря о той помощи, которую я, в свою очередь, мог теперь оказать ей в будущем. Впоследствии я действительно обеспечил ей достойную старость, хотя редко писал письма и совсем перестал навещать -- я списывал это на занятость, но на самом деле меня тяготили связанные с ней воспоминания о моем детстве.
Никто не знает, как Орден отбирает юношей для обучения и последующего пополнения своего состава. Даже будучи членом Ордена, я никогда так и не узнал этого. Решения принимают самые высокие чины, основываясь на им одним известных причинах -- и им одним известных источниках информации. Я не раз ломал голову и не мог догадаться, откуда они вообще могли узнать про мое существование, как поняли, что именно меня нужно выбрать. Я не был самым сильным, не был первым в учении, честно говоря, не был первым ни в чем. Тем не менее, решение было принято, и их посланец встретился с моей матерью тогда, когда она была на одной из нескольких ее работ.
Простой народ вполголоса рассказывал много разного об Ордене и его делах. Все сходились на том, что это могущественнейшая организация в стране, перед которой ходят по струнке даже члены Сената; некоторые говорили, что Орден в свою пользу организует и осуществляет убийства по всей стране, прикрываясь записанными в ветхих свитках законами и своим статусом, а некоторые -- что это существующее с древних времен объединение, защищающее человечество от нежити и чудовищ. Правы оказались и те, и те, но тогда я проводил много времени, воображая свои будущие свершения. Еще маленьким ребенком я видел кукольное представление, где рыцарь вступал в бой со страшным драконом и побеждал его; неужели и я буду заниматься чем-то подобным? Убийство драконов казалось мне интересным занятием, но не спасение людей. Людей, в основном, я по привычке слегка побаивался и презирал, хотя их восторг и преклонение могли оказаться довольно приятным дополнением.
Говорят, что каждый рыцарь -- это меч в руках Ордена, что они служат только ему до самой смерти, поклявшись выполнять любой приказ и отрекшись от собственной жизни, и даже жены у них не бывает. Что до служения, так в этом мире служит каждый -- бедняки гнут шею целыми днями напролет, чтобы свести концы с концами, богачи же тщатся не уступать другим богачам, тогда как любое состояние может быть в один час погублено ворами или стихийным бедствием. Рыцарь Ордена служит самому могущественному правителю, если сам не является таковым. Да и мысль о жене меня не особенно заботила; на девушек я всегда смотрел только со стороны, хотя мне и нравилось то, что я видел.
Я знал своего отца. Очень многие дети воспитываются одинокой матерью, если отец или преждевременно скончался, или ушел в другую семью. Вот и мой отец расстался с моей матерью, но не взял себе новой жены и не родил других детей, и со временем стал искать моего внимания. Мать ненавидела его всем существом, но он не скупился на подарки, и, учитывая наше положение, я время от времени виделся с ним. Я был бы не против иметь близкие отношения с отцом, но это был тяжелый человек, обозленный на весь свет из-за неудач в семье и в его многочисленных махинациях. Вместо нормального общения мне приходилось часами выслушивать его гневные жалобы, всегда одни и те же. Узнав о том, что я стану членом Ордена, он сразу возомнил, что сможет использовать это себе на пользу. Я же был рад возможности разорвать с ним всякие отношения. Связаться со мной без моей воли он отныне не мог, а моей воли на то не было.
В назначенный день я помылся, надел ту одежду, которая, как казалось моей матери, была более представительной. В другой раз она непременно сказала бы, как красиво я выгляжу - она была единственной, кто когда-либо такое мне говорил, и отдувалась за всех остальных -- но сейчас была слишком взволнована для этого.
В тот день было пасмурно. Мы заранее вышли на улицу, у меня с собой была сумка с минимум необходимых вещей -- брать больше из наших скудных пожитков казалось бессмысленным, учитывая, куда я еду. Моя мать нервничала все больше с каждой минутой, что сделало ее необычно немногословной. Высматривая приближение посланца Ордена, она то и дело подрагивающей рукой поправляла мой и без того прямой воротник, приглаживала мои волосы.
За мной приехали точно в положенное время, ни минутой раньше, ни минутой позже. Это была запряженная тройкой лошадей карета -- без тех аляповатых украшений, без которых не представляют свой транспорт новоиспеченные богачи, но всё-таки настоящая карета! Мать вцепилась мне в плечо при одном ее виде. Мне сделалось больно и, главное, неловко, и мне захотелось, чтобы она поскорее оставила меня. Я промолчал, тем более что кому как не мне надлежит быть великодушным.
На козлах сидел кучер, он кивком поприветствовал мою мать, когда карета приблизилась. Дверь кареты открылась, и из нее вышел рыцарь. Это был мужчина лет сорока, неожиданно вполне заурядного вида, невысокий. Он был одет в совершенно непритязательную одежду, даже более практичную, чем того требовало путешествие в крытом экипаже. Когда он сделал шаг в нашу сторону, я напрягся и облизнул пересохшие губы. Я заметил меч у его пояса и печать на рукояти этого меча.
К моему удивлению, он не обратился и даже не взглянул на меня, ограничившись несколькими сухими, формальными словами, сказанными моей матери. После этого он развернулся и таким же размеренным, спокойным шагом вернулся в карету -- почему-то захлопнув за собой дверь.
