Дэйв Дункан - Прошедшее повелительное
– О, пожалуйста, сестра! Право, тебе стоило бы получше заботиться о себе. Что тебе нужно – так это хорошую шубу из меха ламы. У тебя есть что-нибудь теплое на ночь?
– Я не могу принимать милостыню, – пробормотала монахиня, не отводя взгляда от пирога. – Ибо сказано: «Все имеет свою цену».
– Платить вовсе не обязательно. Одно из моих деловых предприятий оказалось нынче утром неожиданно прибыльным, так что я могу себе это позволить.
Похоже, старуха окончательно замерзла в своей тонкой шерстяной хламиде, хотя упорно делала вид, что ей все нипочем. Кончик ее носа побелел.
– Вот как мы поступим… – Она огляделась по сторонам как бы в поисках стола и стульев. – Мы поделим пирог пополам, а я расскажу тебе, что знаю о Жнецах. Подержи-ка минуточку. – Она вернула девочке трофей и уселась на траву. Это было довольно сложной и даже опасной процедурой, ибо ей приходилось одной рукой цепляться за клюку, а другой придерживать меч, чтобы не порезаться. Элиэль даже удивилась, как это ее не сдувает ветром.
– Да, мне повезло в делах сегодня утром, – сказала девочка, опускаясь на землю. – Но, признаюсь, мне хотелось бы узнать про Жнеца, и зачем тебе надо в Сусс, и почему ты носишь меч, и еще много других вещей.
Сестра Ан взяла скрюченными пальцами пирог, разломила его пополам, прошептала благодарственную молитву и протянула Элиэль больший кусок. Пирог был сочный и вкусный, еще горячий – прямо из печки.
– Так, значит, ты и есть Элиэль! – сказала сестра, с трудом пережевывая кусок. – Моложе, чем я ожидала. Каким ремеслом ты занимаешься?
– Элиэль Певица. Вообще-то я сейчас больше актриса, но у нас в труппе актеров достаточно, так что разумнее показалось…
Монахиня нахмурилась:
– Что вы играете?
– И трагедии, и комедии. И я пою в…
– А какая между ними разница? – перебила сестра Ан, вынимая изо рта кусок хряща.
Стараясь не показать, как сильно ее потрясло старухино невежество, Элиэль объяснила:
– Комедии – про людей. В трагедиях участвуют боги. И люди тоже, но…
– М-м-м! Ты изображаешь богинь?
– Когда-нибудь буду. То есть я хотела сказать, буду, когда подрасту.
– Тогда тебе надо научиться и думать, как богиня. Ты поедешь завтра на Празднества?
Элиэль рассказала о петухе и альпаке. Когда она перешла к рассказу о том, чем сейчас заняты остальные женщины из труппы, ей сделалось дурно, и она перестала есть.
А сестра Ан продолжала расправляться со своей половиной пирога оставшимися зубами. Кожа на ее лице напоминала пергамент. Из-под платка выбился клок жидких седых волос.
– Исполнение епитимьи может затянуться надолго, – пробормотала она с набитым ртом, – а Празднества начинаются вот-вот. Придется тебе отправляться туда без них.
– Я не могу! Я не должна!
Монахиня махнула рукой, как бы отметая возражения.
– Предсказано было, что ты поедешь. Ты не можешь противостоять судьбе. История ждет тебя.
– Я не собираюсь уезжать из Нарша без моих друзей! Я должна быть с ними в час невзгод.
Монахиня прикусила обветренную губу.
– Твое религиозное образование оставляет желать лучшего. Почему «невзгод»?
– Но это же ужасно!
– Разумеется, ужасно. Поэтому и ценно. Тебя что, не учили, что все имеет свою цель? Цель жизни – научиться покорности богам.
– Конечно. – Элиэль заставила себя откусить еще кусочек пирога. Ей не хотелось думать о том, что происходит в Храме Владычицы. Не успела она спросить про меч и Жнеца, как лекция продолжилась.
– Боги сотворили нас для служения им. – Сестра Ан вытерла рукой жир с подбородка. – В этом мире мы учимся исполнять их волю. Когда мы завершаем свое ученичество, Зэц забирает нас, и боги судят, в каком служении мы проявили себя лучше всего. В Красном Писании, в «Книге Эемех», сказано: «В небесах, меж созвездий, пребудут они, освещая мир подобно малым богам».
Элиэль никогда не понимала, что тут радостного – вечно висеть на небе, как белье на веревке.
– То, что нравится, делать легко, – сказала монахиня, продолжая жевать.
– То, что угодно богам, делать сложнее. Жнец пугает тебя и многих других, но он служит Зэцу, а Зэц повелевает им. Для большинства людей отнять жизнь – грех. Повиноваться воле бога – никогда не грех. Жнец может убить своим прикосновением, но только потому, что Зэц наделил его такой силой. Подобным же образом Зэц наделяет его и другими способностями, помогая ему в его горестном труде. И он должен использовать дары лишь для исполнения воли бога. То, что для меня или тебя было бы убийством, для него одновременно и таинство, и долг.
Элиэль вздрогнула.
– А Владычица?
– То же самое. Предлагать свое тело мужчине за деньги – страшное преступление. Но отдаваться мужчине, принося жертву Владычице, если есть на то воля ее, – таинство, и оно драгоценно. Покорность – все.
Монахиня отвела взгляд выцветших серых глаз от Элиэль и посмотрела на луг, по которому разгуливал ветер.
– Я никогда не возлежала с мужчиной. Я никогда никого не убивала. Это не делает меня лучше тех, кто совершает это в священном служении. Я дала обет служить другой богине другими средствами, вот и все.
Отряд вооруженных горожан, закончив муштру, прошагал мимо них к воротам. Все бросали косые взгляды на странную собеседницу Элиэль, и она обратила внимание на то, что никто так и не приблизился к ним. Похоже, люди избегали дочери Ирепит – не так, конечно, как Жнеца, но Элиэль почему-то вспомнила тревогу, отразившуюся на лице Утиам при встрече с этой дряхлой каргой.
– Какой богине? Ирепит? А разве она не аватара Девы?
– Разумеется, Астина в ее обличье – богиня покаяния. Суровая богиня! Не столь суровая, как Урсула, ипостась справедливости, но…
– А зачем тебе меч, если ты не пользуешься им?
Старуха улыбнулась счастливой отвратительной улыбкой.
– Затем, что такова воля святой Ирепит. Это память и бремя, бремя, которое я несу с радостью.
– Память о чем?
– Память о смертности и покорности. – Она ткнула костлявым указательным пальцем в правый башмак Элиэль с двухдюймовой подошвой. – Ты ведь тоже несешь бремя, дитя мое.
– Не по своей воле! – Элиэль разозлилась, почувствовав, что краснеет.
– Но, возможно, у богов были причины возложить его на тебя.
Обсуждать чужие физические недостатки – очень невежливо. Это совсем не то же, что, скажем, меч.
– Меч – очень дорогой. Что, если кто-нибудь пригрозится убить тебя, если ты не отдашь ему его?
Монахиня пожала узкими плечами:
– Я откажу ему, и он меня убьет. А если он отнимет его силой, оставив мне жизнь, – придется убить себя во искупление того зла, что он может когда-нибудь сотворить этим мечом. Я же сказала – это бремя!
