Артем Абрамов - Убей страх: Марафонец
Такой он, говоря высокопарно, сформулировал для себя алгоритм действий. Но всё же подумал машинально: из одного ли ряда эти понятия — «дверь» и «путь»? Решил: а почему бы и нет? Идёшь себе по пути, вдруг — бац! — и дверь. Ну а дальше опять — путь…
Старики переглянулись лениво, женщины чуть поодаль продолжали неспешную свою беседу, пацанва носилась как угорелая… Ничего кругом не соответствовало торжественности момента, которая была явно придумана Черновым.
— Есть у вас такой человек? — настойчиво и уже намеренно громко повторил он, потому что старики молчали, а он почему-то был уверен, что они могут ответить на вопрос.
Просто уверен и — всё. Точка.
— Говор у тебя чужой, — разродился невинной фразой тот же старик. Видимо, он был главным в здешней тусовке, ему и делегировано право вести дипломатические беседы с разными визитёрами. — Из далёких краёв пришёл?
— Из далёких, — не соврал Чернов. И тут же соврал: — Из тех, откуда родом мои братья в Вефиле.
Помолчали.
Солнце, ещё не слишком горячее, не спеша двигалось к зениту, но двигаться ему предстояло долго. Поэтому и старики, и Чернов никуда не торопились. Да и принято было здесь — не торопиться попусту. И если все сидящие у фонтана смотрели не отрываясь на Чернова, будто он сказанул что-то из ряда вон выходящее, то просто потому, что старикам всякий новый человек, мимоходом вторгшийся в их размеренное подсолнечное существование, интересен и в радость. Почему бы не поговорить с ним, даже если он и впрямь спрашивает из ряда вон выходящее, попросту — странное? Странное о странном человеке…
— Зачем ты пришёл из далёких краёв? — прорезался наконец старик-переговорщик.
— Я же сказал, — терпеливо объяснил Чернов, — ищу человека…
— Почему ты решил, что найдёшь такого здесь?
Никаких откровений свыше Чернову больше не поступало, посему он выкручивался самостоятельно.
— Разве нет в вашем городе таких людей? Мне всегда казалось, что они есть везде и каждый знает о них…
— Может, ты и прав, незнакомец, может, такие люди, что ты ищешь, есть в каждом городе. Но с чего ты взял, что такой человек может показать тебе дверь, которую ты ищешь? Что за дверь такая?.. Вон у нас сколько дверей в домах: стучись в любую… Да ведь тебе самому, похоже, неизвестно, что ты ищешь.
Видимо, тема попа и его собаки была близка не только вефильцам, но и бастарос. Можно сказать и посовременнее: им всем по душе было дурное занятие — потянуть резину.
— А я везде, где прохожу, ищу странных людей, — бесхитростно сказал Чернов.
Сейчас, не подгоняемый подсказками извне, он вовсю старался понизить ситуацию, поскольку опасался, что старцы самого его принимают за, мягко говоря, странного типа.
И своей намеренной бесхитростностью оборвал тягучую резину.
— Может, мы и сумеем помочь тебе, пришелец, — сказал старик. — А не сумеем — не обижайся. Иди дальше, ищи своего непонятного… Но есть и у нас один, который и мыслит не так, как все мы, и поступки его нам не всегда ясны, а что до двери, которую ты ищешь, то он исходил много дорог и побывал в разных местах. И он тоже любит иной раз говорить странные вещи, хотя потом чаще всего оказывается, что никакие они не странные, просто мы, тупые крестьяне, не сразу их понимаем. Ты побеседуй с ним: вдруг да найдёте общий язык…
— И как же мне побеседовать с ним? — вежливо поинтересовался Чернов.
— Словами, — то ли пошутил, то ли ответил буквально и всерьёз. — Иди в ту сторону… — указал рукой в улочку, убегающую от площади на юг, — увидишь ближе к городской стене дом с распахнутыми воротами. Там кузница. Кузнеца зовут Маноло. Называй его Зрячим, так его все называют. Скажи: старый Пенедо тебя к нему послал.
— А почему Зрячим? — спросил Чернов. — Что за прозвище такое? Разве другие — незрячие?
Старик — до сих пор серьёзный — вдруг растянул потрескавшиеся губы в подобие улыбки. Зубов в улыбке не присутствовало.
— Видеть можно разное и по-разному, — сказал он. — Вот я, например, вижу сейчас перед собой зрелого мужа, который не сеет, не делает вино, не пасёт скот, не строит дом, а праздно ищет несуществующее. А Маноло увидит совсем другого человека. Может так быть? — сам себя спросил. И сам себе ответил: — Так ведь бывало уже. Когда что пропадёт, кого зовём искать? Маноло. Когда нет дождя и сохнет трава на склонах, кто видит тучи? Маноло. Когда в закрытых сосудах зреет вино, кто решает, пора ему на волю или не пора? Маноло. Долго перечислять — зря время тратить, пришелец. Иди себе. Я всё сказал.
И Чернов пошёл в указанную стариком улочку — искать таинственного Зрячего. Опять с прописной буквы! Чернов уже привыкать начал к тому, что в этом ПВ всё — великое, а на малое и внимания обращать не стоит…
Кузницу он нашёл сразу — по стуку. Кузнец, здоровенный седой мужик, навскидку — лет пятидесяти, ковал, как полагается, что-то железное, похоже — лезвие для какого-то инструмента. Возможно — для меча или сабли, если таковые здесь в ходу. Был он огромен и могуч, обнажённый до пояса торс вполне подошёл бы чемпиону по бодибилдингу, и, если б дело происходило в России, Маноло вполне мог бы послужить натурой для портрета легендарного кузнеца Вакулы. Во всяком случае, так подумал начитанный Чернов.
Он встал на пороге кузницы. Вакула, то есть Маноло, продолжал работу, не обращая внимания на незваного гостя. Что-то подсказывало Чернову, что есть смысл постоять, подождать, не навязываться. Поглядеть с заметной долей восторга и уважения за виртуозной работой мастера. Он и стоял. И смотрел. И достоялся до результата. Кузнец отложил молоток, сунул лезвие в чан с водой, — оно зашипело, пар поднялся, — вытер лоб тыльной стороной ладони, спросил:
— Меня ждёшь?
Голос был неожиданно негромким.
— Тебя, — подтвердил Чернов. Добавил: — Если ты — Зрячий.
Кузнец отвернулся, откуда-то из тьмы кузницы выудил глиняный жбан и припал к нему. Пил долго, кадык ходил поршнем под короткой седой бородой. Напился. Вытер руки донельзя грязной тряпкой, сказал:
— Иди за мной, — и пошёл вглубь, пропадая в темноте.
Чернов поспешил за ним, нырнул в дверку, открытую кузнецом в дальней стене, и оказался в тесной и светлой комнате мебели в которой всего-то и было, что деревянный стол да два табурета — близнецы тех, что стояли в доме Кармеля.
— Садись, — бросил на ходу кузнец и вышел в другую дверь.
Чернов послушно сел, не очень понимая, почему так послушен. На белой стене висел клинок с простой рукоятью, обмотанной чёрным шнуром. Клинок был белым, блестящим, витая гарда — жёлтой, матовой. Вероятно, работа хозяина, которой он почему-то гордится, раз вывесил как украшение абсолютно аскетичного помещения.
