Марина Дяченко - Любовь и фантастика (сборник)
– Я не впущу вас, – сказал Юстин, отодвигаясь назад.
– Но ведь ты хочешь быть князем?
– Но я и так верен Звору! Он ничего не говорил про…
– Звор очень мало говорит, гораздо больше делает. Ты хочешь быть князем?
– Хочу!
– Тогда ты должен принять флажок.
Сделалось тихо. Огоньки в ночных лампах едва тлели.
– А если я не приму? – шепотом спросил Юстин.
Темная фигура покачнулась:
– Тогда я уйду… Князем станет другой юноша. Его имя Радим, он сейчас в темнице…
– В темнице?!
– Да. А прочие мертвы, и ты тоже будешь мертв. Потому что мудрый князь никогда не оставит в живых претендента на трон столь же законного, сколь и он сам…
– Это неправда!
– Ты сам сказал об этом Звору. Ты сам понял смысл этого жестокого, не спорю, поступка… Кто говорил тебе, что быть князем – просто?
– Никто не говорил, – сказал Юстин, внезапно чувствуя полное спокойствие. И – пустоту.
Хозяин Колодцев снова шагнул вперед – и одним движением переместился через всю комнату, оказался прямо перед Юстином:
– Ты боишься. Ты струсил. Ты как ребенок, впервые увидевший лекаря.
– Я не боюсь, – сказал Юстин, понимая, что врет.
– Сейчас решается, быть тебе князем или червяком. Мертвым червяком. Думай.
Юстин посмотрел на окно. За парчовыми занавесками обозначились очертания башен на сереющем небе, потускнела звезда, всю ночь глядевшая в окно.
Розовый запах растаял, сменившись запахом сырости. Мокрого камня.
– Я подумал.
– Ты готов?
– Нет, – сказал Юстин. – Я не буду.
– Не будешь князем?
– Не буду человеком, в чьей душе побывал чужой. Не буду подставкой доя красного шелкового флажка. Не буду убийцей своих братьев…
– Значит, ты мертв. Кузнец Радим – князь.
– Пусть так, – сказал Юстин.
И ничего не почувствовал.
* * *В конце галереи стоял стражник. Юстин отпрянул; стражник насторожился, но Юстина не заметил.
Утренний ветер был неожиданно холодным. А может, холодным было дыхание ямы, в которую Юстин неудержимо валится?
Он вернулся в княжьи покои. Звор не был простачком – у каждой двери поставил стражу. Почивающему на перине князю она не была заметна, но вот беглец, ищущий пути к спасению, не мог отыскать ни мышиной норки, ни щели, и даже каминная труба была перегорожена решеткой.
Юстина трясло. От мысли об открытом поединке со стражей пришлось отказаться – он не настолько ловок и умел, чтобы напасть совершенно беззвучно, а значит, сразу поднимется тревога. Впрочем, думал Юстин, если через полчаса выход не будет найден – придется драться. Лучше погибнуть в поединке, или свалиться из окна, но не ждать развенчания, тайной казни в каком-нибудь темном каземате, это слишком мучительно, в один день получить все – и все, вместе с жизнью, потерять…
Звор, шептал Юстин, обхватив себя за плечи. Но Звор!.. Все братья-бастарды – Акир, Флор, Миха, тот мальчишка – все они мертвы, мертвы…
Он понимал, что Звор действует безукоризненно правильно. От такого понимания хотелось лезть на обшитую парчой стену.
Хозяин Колодцев уже передал Ушастому, что Юстин не годится в князья? Если да, то где же стража? Если нет – чего он ждет? Рассвета?
На тяжелых дверях не было замков. Юстин не мог даже запереться в комнате, прожить в осаде лишних несколько часов…
Может быть, он действительно струсил, как ребенок при виде лекаря? Может быть, еще не поздно все вернуть?
Юстин взялся за ворот сорочки. Но Звор, Звор… Юстин хранил бы верность Звору безо всякого флажка… Хранил бы, жизнь бы отдал за великого человека; еще вчера вечером он был в этом совершенно уверен – до того, как узнал правду о судьбе братьев-бастардов… Но вдруг для того, чтобы хранить верность Звору, и в будущем приходилось бы убивать, казнить, отдавать людоедские приказы, идеально соотносящиеся с государственным благом, с неписаным законом большой власти…
Юстин рванул воротник, будто желая выдернуть из себя душу. Хуже, чем домохранца на грудь… впустить в себя шелковый флажок, неслышно отдающий приказы, кладущий невидимую грань, за которой решение Юстина – уже не решение Юстина, и все, что с малых лет казалось добром или злом, за этой гранью перестает иметь значение. Верность Звору, вот единственное добро за этой гранью. Верность Звору…
Юстин зубами взялся за конец простыни. Рванул; ткань расползлась двумя широкими полосами. Юстин рвал и рвал, давая выход отчаянию и обиде, скоро простынь превратилась в четыре длинные ленты, Юстин связал их одна с другой, все три узла намочил водой из умывального кувшина, получилась веревка, годная для того, чтобы спуститься на землю из окна. Вот только окно забрано решеткой, и замок на ней Юстину не сломать. Он знал это, когда принимался рвать простыни, просто ему нужно было что-то делать – что-то осмысленное, указывающее хоть призрачную, но дорогу к спасению…
Юстин вздохнул. Плотнее сдвинул створки дверей, ремнем связал ручки, затянул как мог крепко. Хотя бы так.
Маленькую дверь на лестницу запер ножкой тяжелого стула.
Лег на кровать. Вытянулся. Закрыл глаза.
Подумал об Аните. Об эльфушах, о яблоках…
Небо за окном стало совсем светлым, когда кто-то без стука рванул дверь. Ремень не позволил створкам распахнуться.
– Эге, – сказали за дверью. И рванули снова.
Заплясал стул, чья ножка служила засовом потайной двери. Кто-то рвался к Юстину в гости.
– Открывай, – устало сказали за дверью. – На коронацию пора, князь.
Створки дернулись снова. На этот раз между ними обнаружилась щель; в щели блеснуло длинное лезвие, полоснуло по ремню…
Холодные пальцы схватили Юстина за запястье. Он чуть не заорал от неожиданности.
– Держи, – сказала Анита. – Посмотри на солнце!
В кулаке у него оказался осколок закопченного стекла. С острыми краями – Юстин сразу же порезался.
Дверь распахнулась. Аниты уже не было рядом; Юстин не успел сказать ни слова, а его уже брали под руки, уже куда-то вели, вывели на галерею; небо подернуто было перышками облаков, низкое солнце едва угадывалось за серой пеленой. Никто не говорил ни слова, да и потребности такой – о чем-то говорить – ни у кого не возникало.
Юстина вели через двор – к башне. Темница, подвал, туда никогда не достигают солнечные лучи…
Осколок стекла все еще был у Юстина в кулаке. Никто не заворачивал ему руки за спину – будто подразумевая, что он сам выбрал свою судьбу и теперь волен без принуждения идти навстречу смерти…
– Погодите, – сказал Юстин хрипло. – Одну минуту… Только на солнце посмотреть…
Стражники переглянулись.
– Смотри, – с плохо скрываемым сочувствием сказал тот, что был, по всей видимости, старшим.
