Марианна Алферова - Беловодье
— Никак живой! — изумился Роман. — А я думал — сдох ты в этой чахлой водице.
— Наследство пришел получать? — не слишком любезно отозвался хозяин Пустосвятовки.
— За помощью к тебе пришел.
— С чего ты взял, что я тебе помогать стану? — огрызнулся водяной. — Ты мне столько напакостил — я со счета сбился. Обыграл меня в прошлый раз — всех сокровищ, которые я полвека копил, лишил. И после всех твоих подвигов я еще угождать тебе стану? Как бы не так! По-твоему, господин Вернон, больше не будет!
— Кажется, ты забыл, что речка у нас с тобой на двоих одна.
От такой наглости водяной потерял дар речи. Минуту или две он лишь открывал и закрывал беззвучно лягушачий свой рот.
— Это моя речка! — заорал он, когда голос наконец прорезался, и зашлепал по воде ладонями, как начальник по своему столу. — И ты к моей собственности не примазывайся… Ты здесь год не появлялся.
— Ладно, поговорили, как всегда, дружески. Теперь я купаться буду. А ты вылезай из реки. Живо.
Роман достал скальпель и полоснул по руке. Кровь пролилась в воду и зашипела, пузырясь.
— Ты чего? — изумился водяной.
Колдун торжествующе улыбнулся.
— Вылезай, — повторил он, — а не то заживо сваришься. Ну!
— Зря ты это. Видишь, со мной что стало. И ты не краше вылезешь. Если, конечно, сумеешь. Можешь на дне остаться.
Колдун рассмеялся:
— Да, обиделась она сильно — видишь, какое кипение. Река — она как женщина. Обиделась, что я ее бросил, и теперь мстит. Ну, ничего, помиримся. Случая такого не было, чтобы я у женщины милости не выпросил. И у реки выпрошу.
Роман сбросил куртку и рубашку, потом снял джинсы.
— Сумасшедший, — вздохнул водяной. — Через минуту кожа с тебя чулком слезет. Сожжет она тебя, как пить дать сожжет! И мелкой косточки не останется, пена одна красная будет о берег биться.
— А может, и нет. Это же моя река. Услышит добрые слова, голос мой услышит и смилостивится.
— Женщина? Держи карман шире!
Водяной наконец выбрался на берег, волоча за собой мешок с добром. Не все сокровища, оказывается, в прошлый раз выиграл колдун. Прибеднялся водяной, как всегда.
Колдун шагнул к самой воде, опустил ладонь на поверхность. Кожу будто огнем опалило.
— А теперь, милая, мириться будем, — проговорил господин Вернон с усмешкой. — Ты ведь знаешь, что дед Севастьян прежде мелиоратором был — то есть речной душегуб и пытатель. И путь ручейка, которым ты начинаешься, хотел переиначить и в речку Темную направить. Но тут я родился. Дед Севастьян заговорил воды целую бочку, и пили ту воду всем поселком по такому случаю. За то деда с работы выгнали. Так что только благодаря мне ты течешь. Не злись, милая. Ведь я тебя люблю.
— Ты мне об этом никогда не рассказывал, — вздохнула Пустосвятовка.
— Да как-то не было случая.
— Хорошо? — спросила река.
— Теперь хорошо.
— А ты вредный, — ласково плеснула она водой.
Протекла быстрая струйка возле щеки, будто ладошкой погладила. Ластится…
— Да, вредный, — отозвался колдун. — Но учти, я тебя не бросал и никогда не брошу.
— Врешь.
— Тебе — никогда.
Он лежал на дне и смотрел, как блики света играют на поверхности.
Они вновь были вместе — колдун и его река.
— Знаешь, я испугалась, — призналась она. Теперь можно было во всем признаться. — Прошлой осенью перед самым ледоставом явился один тип противный-препротивный и хотел сжечь меня огнем.
— Реку — огнем? — усомнился колдун.
— Колдовским огнем, — уточнила она. — Все, думала, сейчас дохнет, и не станет меня, сгину, умру. То есть русло останется, влага в нем — тоже. А я — исчезну. И такой на меня ужас напал. Такой ужас… ужас… — Река заплескала, переживая заново тот прежний страх, закрутились мелкие водовороты, и там, на поверхности, побежала волна и ударила в сваи ветхого моста. — Но заклятия твои устояли, не смог он ничего сделать. Не смог… Ушел. А я… я вдруг на тебя обиделась — ужас как! За то, что тебя в тот момент рядом не было. Должен быть, а не был. Не был… Этот тип явился и грозил огнем, а я одна… — Река все цедила обиду. — Одна-одинешенька… Без тебя… Льдом закрылась до самого дна. Всю зиму тряслась, а когда по весне вскрылась, так страшно было… Страшно… страшно… страшно… — плескала река.
— Все в прошлом.
— Нет! Позавчера приходил на берег другой, куда сильнее первого…
— Тоже жег огнем?
— Нет. Я ведь мертвой прикинулась. С весны еще. Он лишь постоял, улыбнулся и ушел. Обманула его.
— Кто он?
— Не знаю. Но боюсь. Страшно… страшно… стра-ашно-о! — опять взволновалась вода.
— Погоди. Успокойся! Я же с тобой.
— А где ты был столько времени?
— В том-то и дело, что не помню.
Она знала, что он не врет.
— Так вспоминай поскорей!
— Пытаюсь. Знаешь, милая, я ведь в Беловодье был. Не уверен пока, но думаю, что был.
— Беловодье… — восторженно прожурчала река.
— Ничего мне не говори. Я сам вспомнить должен.
Она засмеялась. Счастливо, беззаботно:
— Вспоминай скорее. Я тебе помогу. Мне не жалко. Сколько хочешь силы бери. Всю бери без остатка: за год много накопилось.
— А порезы на груди заживить можешь?
— Нет. Чужая стихия. Нож огненный был.
— Такого не бывает. Водное ожерелье огненным ножом не режут.
— Значит, бывает. Вспомнишь — расскажешь. Бери силу, пей! Я ее целый год для тебя копила!
На обратном пути Роман заглянул к матери. Дом оказался неухоженным. Пес вместо того, чтобы сидеть в будке на цепи, бегал по улице. Отощал бедняга, шерсть висела клочьями. Калитка была сорвана с петель и валялась на земле.
«Да что ж такое!..» — изумился Роман, и сердце часто заколотилось.
Взбежал на крыльцо, постучал. Никто не отозвался. Постучал в окно. Тишина.
— Уехала она. — Тетка в платке и ватнике остановилась у забора.
— Давно?
— По весне. Вишь, как участок зарос. Ворюги окно в комнате пытались разбить и залезть, да старые заклинания дом берегут.
— Куда уехала? — спросил Роман.
— Не сказала. Все дети нынче одинаковые, матерей старых забывают. — Тетка сплюнула в сердцах и ушла.
Роман открыл дверь. Колдовской замок был его собственный. Обошел сени, комнаты. Вещи на местах, ничто не укрыто, не собрано. Лишь окутано серыми паучьми вуальками. Пахло сыростью — дом стоял давно не топленный. Роман огляделся и приметил на столе фотографию, придавленную толстенным томом поваренной книги.
Колдун взял фото. Старинная фотография на твердом, как дерево, картоне. Коричневый теплый оттенок. Девочка в платье с оборками, в ботиночках со шнуровкой на ступенях усадьбы с белыми колоннами.
