Елена Грушковская - Багровая заря
— Давай выпьем.
Мы выпили, и отец сказал сдавленным и дрожащим голосом:
— Когда раздался этот звонок… И когда я услышал твой голос, я подумал, что ты… с того света звонишь.
— Пап, на том свете нет телефонов, — сказала я ласково.
— Господи, это же чудо… Чудо какое-то!
И отец совсем расклеился. Закрыв лицо руками, он затрясся. Здесь уже не было ни лейтенанта Стрельцова, ни Аллы, и я уже не боялась проявлять чувства. Я обнимала и успокаивала отца, а он, щекотно уткнувшись мне куда-то между ухом и щекой, долго меня не отпускал. Я сама налила по третьей стопке и стала во всех подробностях рассказывать о своих злоключениях. Мы с ним просидели до позднего вечера, пока бутылка не опустела и на кухню не пришла Алла — по-прежнему напряжённая, в шёлковом халате, косясь на меня, как на какое-то чудо-юдо.
— Может, спать пойдёте? Двенадцатый час уже.
— Сейчас, Аллочка, пойдём, — отозвался отец. — Ох и наделала же Лёлька переполоху своим воскрешением!
— Я слышала, — сказала Алла. — Вы так громко разговариваете, что каждое слово слышно. Давайте уже, идите, а мне ещё убрать тут за вами всё надо.
Сытая и осоловевшая, я была настроена благодушно и не стала обращать внимания на её недовольный тон. Отец был тоже захмелевший и счастливый. Пол слегка покачивался у меня под ногами, когда я шла в свою комнату, и я плюхнулась на кровать, но не легла, а села, подвернув по-турецки ноги. Отец присел на мой стул.
— Лёлька, родная, — прошептал он, сжимая и гладя мою руку. — Если б ты знала, что я почувствовал… Что почувствовал, когда они сказали, что ты умерла!
Я погладила его по голове.
— Пап, ну, не начинай опять… Всё уже позади. Я это перетерпела, я смогла. Почти уже отправилась на тот свет, но выкарабкалась. Теперь всё будет хорошо.
Он смотрел на меня исподлобья.
— Лёль… Ты больше не будешь употреблять эту дрянь?
— Нет, папа. Теперь она мне не нужна.
1.43. Первый снег
История с моим исчезновением из морга утряслась, пришлось дать кое-какие объяснения. Не хочу говорить ничего плохого об Алле, но мне кажется, она была бы рада, если бы из морга я отправилась туда, куда обычно все отправляются — на кладбище. Моя мнимая смерть, а потом невероятное воскрешение так подействовали на отца, что он ещё целую неделю ходил как пьяный, хотя было достоверно известно, что он ничего не пил. Алла, хоть некоторое время после этого и молчала, всё же лучше ко мне относиться не стала. Она не верила, что я не принимаю никаких наркотиков. А потом ещё и выяснилось, что она беременна, и отец совсем воспарил на седьмое небо.
Первого ноября пошёл снег. Услышав, что кто-то скребётся в окно, я подняла голову и увидела бледное лицо Эйне. Решив, что впускаю её в последний раз, я открыла рамы, и она вместе с потоком холодного воздуха бесшумно перепрыгнула через подоконник. На её взлохмаченной гриве висели хлопья снега.
— Лёля, — сказала она, впервые за время нашего знакомства назвав меня по имени. — Я знаю, ты всё рассказала отцу. Зачем ты это сделала?
Я пожала плечами. Она прошлась по комнате, остановилась передо мной.
— Не следовало этого делать, — сказала она, и мне от её тона и взгляда стало страшно.
— Он всё равно не поверил, — пробормотала я. — Они с Аллой решили, что я наркоманка.
— Это не имеет значения. Ты не должна была рассказывать о нас.
Эйне, вспрыгнув на подоконник, смотрела на кружащиеся хлопья снега. В такую уже почти по-зимнему холодную погоду под её кожаным жакетом по-прежнему не было ничего: в промежутке между брюками и полой жакета виднелась голая поясница.
— Зря ты это сделала. Человек, узнавший о хищниках, должен умереть.
Она скребла ногтями по подоконнику, сидя на корточках и не глядя на меня. До меня дошёл смысл её слов, и меня словно пружиной подбросило.
— Не смей! Если ты тронешь папу…
Она посмотрела на меня холодными, тёмными и страшными глазами с колючими искорками в глубине.
— То что? — усмехнулась она.
— То я убью тебя, — сказала я.
Она покачала головой.
— Тебе не по силам со мной тягаться.
Не успела я занести руку для удара, как вдруг оказалась на полу, придавленная телом Эйне, с зажатыми, как в тисках, запястьями. Её губы были в сантиметре от моих.
— Тебе со мной не справиться. Я не хочу причинять тебе вред. Сегодня я хотела сказать тебе совсем другое… Лёля. — Она произнесла моё имя полушёпотом, закрыв глаза, и её губы защекотали мне шею. Я помертвела, почувствовав кожей прикосновение её клыков, но она только пощекотала меня ими.
— Пусти меня, дрянь, — процедила я.
Она встала.
— Прости, детка. Я не могла этого предотвратить, это было неизбежно.
Я хотела вскочить, но её сапог ступил мне на грудь и придавил к полу.
— Лучше лежи, а то до добра это не доведёт.
Я скрипнула зубами, пытаясь высвободиться.
— Ненавижу тебя!..
Она горько усмехнулась.
— Мне жаль, Лёля… Ты чересчур привязана к отцу, и совершенно зря. Он всего лишь жертва. А ты другая.
— Нет! — крикнула я, пытаясь выбраться из-под её ноги. — Я не другая и не буду другой!
— Ты другая, Лёля, — повторила Эйне с нажимом. — Уже сейчас другая, хоть и пока ещё человек. Я выбрала тебя, потому что чувствую в тебе это. Ты не должна быть жертвой, и ты ею не будешь, обещаю.
— Не смей трогать папу! — крикнула я со слезами, придавленная её ногой, как червяк.
Помолчав, она сказала:
— Он уже мёртв. Доказательство ты найдёшь на крыльце.
1.44. На крыльце
Я делаю паузу. Я должна описать крыльцо своего подъезда.
Это старое бетонное крыльцо со старыми перилами. Половина перил отодрана, и железные прутья торчат оголённые — четыре штуки. Кто-то, кому было некуда девать свои силы, кстати, весьма недюжинные, согнул эти прутья: три — к земле, а один начал гнуть в другую сторону, но не довёл дело до конца, и прут остался только погнутым в сторону ступенек. Он торчал под весьма угрожающим углом, но никто ничего не делал для того, чтобы привести перила в порядок. Так они и стояли, когда я выбежала на крыльцо.
На припорошенных снегом ступеньках лежала куртка. Я сразу узнала её, и у меня подкосились колени. Да, я узнала её, даже несмотря на то, что она была вся изодрана и в крови. Я прижала её к себе и завыла.
— Папа…
Эйне стояла передо мной.
— Это всё, что удалось вырвать у шакалов.
Впившись зубами в свой кулак, я выла, а по моим щекам катились слёзы. Эйне качала головой.
— Не надо так, Лёля. Не убивайся. Рано или поздно это всё равно бы случилось.
