Клайв Баркер - Имаджика
Опасения эти, впрочем, были совершенно напрасны, так как ко времени, когда Дауд приступил к новой службе, Натаниэль вырос во внушительных размеров развратника и повесу, которому было абсолютно безразлично, кем был Дауд, лишь бы в его обществе не было скучно. Так и продолжалась жизнь Дауда от поколения к поколению; иногда он менял лицо (элементарный трюк), чтобы скрыть свое долголетие от быстро стареющего мира людей. Но никогда не забывал он о том, что в один прекрасный день Tabula Rasa может раскрыть его двойную игру и отыскать в своих книгах какой-нибудь зловредный способ его уничтожения. С особой силой ощущал он эту возможность сейчас, ожидая, пока его позовут на заседание.
Это произошло спустя полтора часа, а все это время он развлекал себя мыслями о спектаклях, которые ему предстояло увидеть на следующей неделе. Театр остался его главной страстью, и он смотрел практически все постановки, независимо от их художественной ценности. На следующий вторник у него были билеты на расхваленного прессой «Короля Лира» в Национальном театре, а спустя два дня его ожидало место в партере на возрожденной «Турандот» в Колизеуме. Да, ему предстоит много приятного, лишь бы поскорее закончилась эта злосчастная встреча.
Наконец лифт загудел, и из него вышел один из самых молодых членов Общества – Джайлс Блоксхэм. В свои сорок лет Блоксхэм выглядел на восемьдесят. «Требуется своего рода талант, – заметил как-то раз о нем Годольфин (а он любил подмечать всякие связанные с обществом нелепости, в особенности когда был навеселе), – чтобы выглядеть опустившимся развратником, не обладая его богатым опытом».
– Мы освободились и ждем вас, – произнес Блоксхэм, жестом пригласив Дауда войти в лифт. – Я думаю, вы понимаете, – добавил он, пока они поднимались, – что, если вы когда-нибудь осмелитесь произнести хотя бы одно слово о том, что вы здесь видели, Общество уничтожит вас так быстро и тщательно, что даже ваша мать не вспомнит о том, что вы были рождены на свет.
Эта напыщенная угроза звучала крайне нелепо, будучи произнесенной гнусавым голоском Блоксхэма, но Дауд разыграл из себя провинившегося чиновника перед лицом разгневанного начальства.
– Я прекрасно понимаю это, – сказал он.
– Это чрезвычайная мера, – продолжал Блоксхэм, – вызвать на заседание человека, который не является членом Общества. Но и обстоятельства чрезвычайные. Впрочем, вам об этом знать не следует.
– Да-да, вы правы, – сказал Дауд, разыгрывая воплощенную невинность. Этим вечером он будет покорно сносить их снисходительность, тем более что с каждым днем в нем растет уверенность в том, что вскоре произойдет нечто такое, что потрясет эту Башню до основания. А когда это случится, он будет отомщен.
Двери лифта открылись, и Блоксхэм велел Дауду следовать за ним. Проходы, по которым они шли, были голыми и лишенными ковров. Такой же оказалась и комната, куда его ввели. На всех окнах шторы были опущены; огромный стол с мраморной крышкой освещался верхними лампами, свет которых падал и на шестерых членов Общества (среди них были две женщины), сидевших вокруг. Судя по беспорядочно наставленным бутылкам, стаканам и переполненным пепельницам, они заседали уже не один час. Блоксхэм налил себе стакан воды и занял свое место. Осталось только одно свободное место – место Годольфина. Дауду не предложили занять его, и он остался стоять у конца стола, слегка смущенный устремленными на него взглядами. Среди сидевших за столом не было ни одного человека, который пользовался бы широкой известностью. Хотя все они происходили из богатых и влиятельных семей, их влияние и богатство никогда не выставлялись напоказ. Общество запрещало своим членам занимать важные посты, а также брать себе в супруги человека, который может возбудить любопытство прессы. Оно работало втайне – ради уничтожения тайны. Возможно, именно этот парадокс и должен был рано или поздно привести его к катастрофе.
На другом конце стола, напротив Дауда, перед грудой газет, без сомнения, содержавших рассказ Берка, сидел мужчина профессорского вида. Судя по всему, он уже разменял свой седьмой десяток, пряди его седых волос прилипли к черепу. По описаниям Годольфина Дауд узнал этого человека. Это был Хуберт Шейлс, получивший от Оскара прозвище Ленивца. Он двигался и говорил с такой медлительной осторожностью, словно был сделан из стекла.
– Вы знаете, почему вы здесь? – спросил он.
– Он знает, – вставил Блоксхэм.
– Какие-то трудности с мистером Годольфином? – отважился на вопрос Дауд.
– Его здесь нет, – сказала одна из женщин справа от Дауда. Лицо ее, частично скрытое за спутанной паклей черных крашеных волос, выглядело изможденным.
«Элис Тирвитт, – догадался Дауд. – В этом-то и вся трудность».
– Понятно, – сказал Дауд.
– Так где же он, черт побери? – спросил Блоксхэм.
– Он путешествует, – ответил Дауд. – Наверное, он не знал о том, что собрание состоится.
– Как и все мы, – сказал Лайонел Уэйкмен, лицо которого покраснело от выпитого виски. Пустая бутылка покоилась на сгибе его руки.
– Где он путешествует? – спросила Тирвитт. – Нам обязательно надо его найти.
– Боюсь, мне это неизвестно, – сказал Дауд. – Его дела заставляют его разъезжать по всему миру.
– Какие такие дела? – с трудом ворочая языком, произнес Уэйкмен.
– У него кое-какие капиталовложения в Сингапуре, – ответил Дауд. – И в Индии. Хотите, чтобы я подготовил справку? Я уверен, что он...
– На хер эту справку! – сказал Блоксхэм. – Нам нужен он сам. Здесь и сейчас.
– Боюсь, его точное местонахождение мне неизвестно. Где-то в Юго-Восточной Азии.
Потом, потушив сигарету, заговорила суровая, но не лишенная привлекательности женщина, сидевшая слева от Уэйкмена. Это наверняка была Шарлотта Фивер, Алая Шарлотта, как называл ее Оскар. «Род Роксборо на ней завершится, – сказал как-то он, – если, конечно, она не ухитрится оплодотворить одну из своих подружек».
– Здесь ему не какой-нибудь бордель, в который он может заявиться, когда ему приспичит.
– Правильно, – вставил Уэйкмен, – здесь гораздо скучнее.
Шейлс взял одну из лежавших перед ним газет и швырнул ее по поверхности стола в направлении Дауда.
– Я полагаю, вам приходилось читать об этом теле, найденном в Клеркенуэлле? – спросил он.
– Да.
Шейлс выдержал паузу, переводя взгляд с одного члена Общества на другого. Что бы он там ни собирался сказать, вопрос о том, стоит ли говорить об этом Дауду, несомненно подвергся предварительному обсуждению.
– У нас есть причины полагать, что этот Чэнт из другого Доминиона.
– Прошу прощения? – сказал Дауд, разыгрывая недоумение. – Я не вполне вас понимаю. Какой такой Доминион?
