Марина Добрынина - Империя под угрозой. Для служебного пользования
Ланкович как-то судорожно подскакивает на месте, бледнеет и орет:
— Я не Мастер Идеи!!!
— Да, — говорю, — ты — не Мастер Идеи, а я — Орлеанская девственница.
— Я не Мастер Идеи!!! Слышишь!!!
Я пугаюсь, что-то не то в его поведении. Ланкович опускает голову, дышит тяжело. Странный какой.
Уползаю в уголок, на всякий случай прихватив шоколадку, и сажусь там, прижав к себе колени. Оглядываюсь. Да, все то же. Все возвращается на круги своя. Я на той же базе. Ситуация знакома до безобразия, и все-таки что-то в ней не то. Пытаюсь быстренько прощупать Ланковича, но он закрыт наглухо, как я и полагала. И больно уж он нервный, я даже спрашивать боюсь.
— Я больше не Мастер Идеи, — произносит он, слегка успокаиваясь, — я перестал им быть, когда прошел переактуализацию.
Теперь уже я подскакиваю на месте.
— Но это невозможно! Та статья Карлова, ее все-все критиковали! Научно доказано, что переактуализация невозможна!
Ланкович совсем уже пришел в себя.
— Карлов всего-навсего слегка ошибся в расчетах. А может, специально выпустил статью с ошибкой. Не знаю, но у меня получилось.
Вот это да! Вот это, конечно, гений! Его бы деятельность да на пользу человечеству. Я смотрю на него с уважением, но тут его вполне привлекательная физиономия перекашивается.
— Помнишь браслеты, Майя? — интересуется он.
Ну, еще бы я их не помнила!
— Я их усовершенствовал. У меня, знаешь, вдруг проснулись какие-то технические способности.
Ланкович подходит ближе, держа в руке какой-то тонкий обруч, с явным намерением на меня его нацепить. Я в ужасе вжимаюсь в угол.
— Дмитрий, не трогай меня!
Он опять как-то странно улыбается, я его откровенно боюсь.
— Ланкович, не надо!
Он наклоняется надо мной с явным намерением одеть мне это на шею. Я пытаюсь отвести его руку, но он замахивается и произносит на удивление спокойно:
— Я тебя ударю.
С огорчением понимаю, что он действительно меня ударит, и не раз, если понадобится, но удавку эту все равно оденет. Я, конечно, могу посопротивляться, но давно замечено: женщину синяки не красят. А мне они еще и к форме не подходят. Она у меня оливковая. Синий к ней совсем не в тему.
— Ладно, — мрачно отвечаю я, — давай, изверг, издевайся над своим старым слабым учителем.
Он улыбается и закрепляет на моей шее эту штуковину. Слышу щелчок, и все, я в ошейнике. Гав-гав.
— Можешь шариться, — милостиво позволяет он, — где хочешь. Но при попытке выйти за пределы базы кольцо включится и пошлет два сигнала: один — тебе в мозг, другой — мне на пульт. Ты свалишься там, где стояла, а я найду тебя без проблем. Кроме того, в кольцо вмонтирован маячок, так что я, опять-таки, в любой момент могу проследить, где ты находишься. Все ясно?
Кольцо неприятно давит шею. Я цепочки-то из-за этого не ношу и высокие воротники, не то, что ошейники. Ощупываю замок. Надо будет разобраться с его устройством.
— Есть вопросы и пожелания? — спрашивает он и улыбается. Вот сейчас — вполне нормальный на вид человек.
— Чтоб ты сдох, — отвечаю совершенно искренне.
Глава 6.
Он удаляется, не поставив меня в известность, куда, а я начинаю обследовать базу в поисках еды и оружия. В прошлое мое посещение я, оказывается, многого не видела. Она очень велика. Когда мне надоедает это занятие, я одну из найденных мною комнат оборудую под свою конуру. Перетаскиваю в нее найденные мною матрас и два одеяла, вполне годный стул. Кровать там уже стоит, и, вроде бы, она достаточно крепкая. Подушек нигде не наблюдается, ну и ладно, будем беречь осанку.
Два дня проходят, как одна бесконечно долгая минута. Успеваю обдумать ситуацию, в которой я оказалась. Логики как не было, так и нет. Я — сторонник Идеи, я не верю в то, что она могла так просто Ланковича отпустить. Должна быть какая-то причина, по которой он, такой правильный человек, совершает такие ненормальные поступки. Как захват инквизитора, к примеру, который по совместительству его Учителем является. Мне кажется, он заболел.
В процессе размышлений обнаруживаю кухню и запас банок с тушенкой. Ланковича не видно. За стены базы выходить боюсь. Вдруг ненароком ступлю ногой куда не следует, и все, вымру, как мамонт. Ланковича-то нет! Кто вынесет из опасной зоны мое хладеющее тело?
И вот он, мой милый мальчик, наконец-то, появляется. Кидаюсь ему навстречу чуть ли не с объятиями — больно уж достали меня одиночество и тушенка.
— Я отогнал машину к гостинице! — заявляет он, складывая пакеты с едой на кухонный стол, — ты ее плохо спрятала.
Тоже мне, умник! Можно подумать, я ее прятала. Вытаскиваю из пакета зеленое яблоко, быстро, пока не отобрали, обтираю его подолом юбки и начинаю хрумчать.
— А все равно, — говорю, — меня будут искать и найдут.
— Ну да! — восклицает Ланкович с непередаваемой саркастической интонацией в голосе, — очнись, девочка, ты в отпуске! А отпуск у тебя длинный.
— Не надо, — отвечаю, — меня отозвали!
— А ты приказ видела?
— Ну, не видела. Долго ли приказ состряпать? Две минуты и готово.
Глупый, да?
— А зачем его стряпать? Пусть отдохнет бедная утомленная Дровник. Она так рвалась в Чехию! Пусть подольше в ней и остается.
— В Богемию, — поправляю я и задумываюсь о том, а не спросить ли о том, кто подкинул ему эту сугубо личную информацию.
— И кто его знает? — задумчиво продолжает Ланкович, — что ее в наш округ занесло?
Догрызаю яблоко и кидаю огрызком в стену. Ланкович молча следит за моими движениями, а потом как рявкнет:
— Нечего здесь мусорить!
— Не знаю, как ты, — отвечаю я нарочито противным тоном, аж у самой мурашки по коже, — но я здесь жить не собираюсь.
И быстро сматываюсь, пока этот огрызок не полетел в мою сторону. Ланкович терпеливо тащится за мной. Я успеваю уже завалиться на койку с уставом воинской службы в руках (но уж что нашла!), как он заваливает в мою конуру. Ну что такое, ни сна, ни отдыха замученной душе!
— Я не договорил, — заявляет он и аккуратно складывает остатки яблока на мое же полосатое одеяло, — это твое, возьми.
— Так вот, я хотел прояснить тебе некоторые моменты твоей биографии. Чтобы недоразумений не было. Информацией меня снабдил твой шеф. Незабвенный Виктор Анатольевич Тимофеев. Он же и отправил тебя в командировку. Потому что я этого захотел.
Я оскаливаю зубы, изображая 32-каратную улыбку. Любая обезьяна решила бы, что я хочу ее покусать.
