Анна Степанова - ПЛЕНЕННАЯ ДУША
— Чего трясешься-то? — перевел на него внимательный взгляд темный мастер. — За леди свою? — превратно истолковал его страх. — Ничего ей не будет, успокойся! А что перепугалась — так в следующий раз, прежде чем не в свое дело лезть, подумает!..
— Не так уж Юлия и виновата! — возмущенно огрызнулся студиозус. — Это ведьма-оборванка, знакомая твоя, ее надоумила, еще в Железных Камнях!
— Даже так? Ну, Мара! Спасибо, позаботилась… Так и знал, что будут от нее неприятности! А ты мне, Снежинка, не верила…
— Это ты сейчас с кем говоришь? — опешил Риэ.
— Уж не с тобою точно… — казалось, смутился Эдан. — Где эту лекарку носит?
— Я… в деревню спускалась… за травами, — очень вовремя раздался от двери хриплый голос.
Схватившись за косяк, Алим пыхтела, терла грудь, стараясь придти в себя после бега.
— Задержалась… дотемна …и хотела уже там заночевать… но тут парень прибежал с вестями… — тяжело выдохнула она. — Позволь помочь тебе, господин! — наконец, немного пришла в себя и взялась стаскивать перчатки.
Риэ отпрянул, не в силах сдержать брезгливого отвращения. Помня страшное уродство и пугающую силу изувеченных этих рук.
Светловолосый наградил его быстрым укоряющим взглядом.
— Ты не обязана тратить на меня свои силы, — мягко обратился он к лекарке. — Достаточно будет снадобья…
— Сомневаешься во мне, господин? — кажется, обиделась Алим. — Я без труда любую рану исцелить могу!
— Ну конечно, можешь, — устало сдался Эдан. — Давай, ученица. Или тебя стоит уже называть подмастерьем?
Лекарка застыла, отдернув протянутые пальцы.
— Ты и правда думала: я могу не узнать шрамы от Испытания Боли? — прикрыл глаза мужчина. — Глупая девочка! Почему ты не дала им завершить обряд?
То ли смешок, то ли всхлип вырвался из горла изувеченной.
— …Это был единственный шанс на побег, — глухо отозвалась она. — Подмастерьям с моим даром не дают свободно разгуливать. Меня заперли бы в лекарских подвалах еще на много-много лет!
— И все же… — чудно глянул на нее Эдан, подставляя обожженные ладони. — Я не смог бы решиться на такое! Ты и впрямь отчаянная! Или совсем сумасшедшая… бывшая ученица Мила! Давай уж, исцеляй!
— Значит, вспомнил меня, господин? — казалось, улыбается под своим платком лекарка, мягко поглаживая его раны.
— У мастеров Разума совершенная память, Мила… — сказал он, любуясь новенькой, розовой кожей на руках. Затем насмешливо воззрился на взъерошенного, глаза выпучившего студента.
— Только не надо делать такое лицо, Риэ! Будто ты не знал, откуда я!
— Ну, подозревал, — неохотно сознался тот. — Монетка твоя, меня освободившая, уже на мысли наводила… Да и не походил ты никогда на наемника! А потом… я твою библиотеку нашел. Секретную…
— И как, понравилось? — насмешливо осведомился мужчина.
— Ага, — выражение лица Риэ на мгновение стало тихим и мечтательным.
— Вот и дальше туда заглядывай! — снисходительно фыркнул темный мастер. — На третьей полке, в полотно завернуты, костяные таблички лежат… Если расшифруешь, я тебе карту со стены срисовать позволю.
Глаза юноши, как у ребенка, загорелись предвкушением.
— А теперь оставь нас ненадолго, — уже серьезно попросил светловолосый. — Иди к своей леди… Только ей о своих открытиях — ни слова!
— Сам знаю, — огрызнулся Риэ напоследок. — Из ума еще не выжил…
«…как некоторые», — ясно было написано на его лице.
Эдан проводил его долгим взглядом — и вдруг тепло улыбнулся.
— Спорный вопрос, — пробормотал весело. — Все-таки на Юлии жениться собрался…
Мила тяжело закашлялась — и мастер не сразу понял, что эти хриплые, рвущие грудь звуки на самом деле лишь смех.
— Иди сюда, — нахмурился он. — Сними это, — потянул за ткань прячущего ее лицо платка.
Лекарка заколебалась.
— Ну чего ты испугалась? — вздохнул мужчина. — Я видел такое много раз прежде… Сам ходил похожим! Снимай!
Без особой охоты Мила повиновалась.
Казалось, дикий зверь рвал когтями ее лицо. Глубокие борозды прорезали его вдоль и поперек; щеки словно сшивались из лоскутов; болезненно кривился безгубый рот, морщился вспухший красными рубцами лоб, щурились водянистые глаза без бровей и ресниц. Длинные шрамы сползали с подбородка на шею, куда-то под глухой воротник. Все было так, как мастер ожидал — и в то же время по-другому. Небрежнее, неаккуратней. Будто делалось поспешно, спустя рукава… И внешнее уродство скрывало под собой куда худшие раны.
Эдан коснулся горла девочки, прощупывая, проникая своим чутьем под кожу. Снежинка длинно и зло ругалась в его голове…
— Грубая работа, правда? — в ответ на его мрачный взгляд горько скривилась Мила. — Темнослов, хоть и сумасшедший был мерзавец, но дело свое знал. Не чета его замене, ученичкам-бездарям…
— И скольких еще за последний год вот так «посвятили»? — с трудом сдержался от проклятия Эдан.
— Кроме меня — пятерых. Двоих — неудачно…
— Сволочи! — выплюнул мастер сквозь зубы.
Изувеченная лишь равнодушно пожала плечами.
Сейчас это совсем уже не та была девочка, что когда-то облила его вином. Не осталось в ней и следа от привыкшего к побоям звереныша, лишь незаметно скалящего зубы, никогда не кусая, да при каждом случае забивающегося в нору… Нынешняя Мила — искалеченное, изуродованное существо — казалась куда смелее, намного свободнее. Она не прятала больше глаз, не мямлила, скупясь на лишнее слово, не дергалась от любого движения чужой руки. Сказывался ли тут почти год с Верой, или, может, девчонке просто стало наплевать на многие вещи — как бывают безразличны все повседневные глупости смертельно больному человеку — Эдан не собирался гадать.
Эта новая Мила была ему… нет, не симпатичнее, но куда понятнее. И пока его проклятый, воспитанный Гильдией, разум в который уж раз просчитывал все возможные выгоды от встречи с бывшей Темнослововой ученицей, его другая, куда более человечная, половина (неважно, сердце то или душа) вопила от гнева за сотворенное с девчонкой и рвалась хоть чем-то помочь.
Тревожный признак! Странные вещи происходили с прежде безразличным ко всему темным мастером: была ли виной тому вернувшаяся память или неутихающее чувство потери — но стал он нынче куда снисходительней к людям! Нет, Эдан и раньше мог помочь кому-то — просто так, потому что представлялась возможность. Но делал это скорей от скуки. Или из чувства долга — потому, что полагалось так по его представлениям о благородстве и чести, потому, что проще выходило принять свой долг проклятого, если было что предложить взамен своей совести… Чужие горести при том оставляли мужчину равнодушным, волнуя всерьез лишь тогда, когда касались его собственных интересов.
